Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

— Пока сварим уху, будет готова.

— Сколько же здесь икры? — спросила удивленная Соня.

— Полпуда наверняка, — удовлетворенно сказал Казаркин. — Как думаешь, осилим?

Соня засмеялась.

Вскоре осетр был разделан. В уху пошла только голова, остальную рыбину Казаркин велел засолить.

— Осетра варить — только портить, — сказал Николай Афанасьевич. — Пусть попробуют свежего балычка. Уху мы сварим из стерлядок и муксуна.

С катера принесли и расстелили у костра огромный брезент. На него поставили таз с икрой. В другой таз выложили из ведра дымящуюся осетровую голову и остальную рыбу. Студенты полукругом уселись вокруг. Краснов вручил всем по ложке, налил в стаканы водки, сказал:

— Николай Афанасьевич, прошу тост. Иначе будет не уха, а пьянка.

— Ты сам его подсказал.

Казаркин понял, что никакие разговоры на деловые темы вести сегодня не нужно. Он поднял стакан в вытянутой руке, прищурившись, посмотрел сквозь него на свет, перевел взгляд на Соню и сказал:

— За то, чтобы у нас не переводилась уха. И за красивых девушек.

Затем залпом выпил водку, зачерпнул ложкой икру и, не торопясь, прожевал ее. Студенты выпили вслед за ним и тоже потянулись за икрой. Соня снова оказалась рядом с Казаркиным, засмеялась и сказала:

— Так я еще никогда не закусывала. Эта икра совсем не такая, какую покупаем мы с Марком. Эта крупная и серая, а наша черная, и у нее селедочный привкус.

— А где вы ее покупаете? — спросил Казаркин, который сразу понял, что Соня говорит не о зернистой, а о паюсной икре.

— На улице Грановского.

Казаркин, неоднократно бывавший в Москве, но всегда проездом, не знал ни улицы Грановского, ни тем более магазина на ней. Однако сразу понял, что речь идет о цековском спецраспределителе. Глядя на Соню с чувством легкого превосходства, он зачерпнул еще одну ложку икры, неторопливо съел ее и, вытерев губы тыльной стороной ладони, сказал:

— Это потому, что мы вам свою икру не посылаем.

— А действительно, почему не посылаете? — удивился Марк.

— А знаете историю о том, как Хрущев рыбачил на Севане? — спросил Казаркин.

— Спросите что-нибудь полегче, — сказала Соня. — У нас скоро не будут знать, кто такой Хрущев.

— Это было незадолго до того, как его сняли, — заметил Казаркин. — Приехал Хрущев в Армению, повезли его на Севан. Дали в руки удочку, посадили на камне у самой воды. Минут тридцать сидел Никита Сергеевич, но у него ни разу не клюнуло. Тут подоспела уха, и его позвали к костру. Он закрепил удочку и пошел к хозяевам. Пока Хрущев слушал первый тост, водолазы насадили ему на крючок огромную живую форель. Охранники из местного КГБ, стоявшие на берегу, закричали:

— Никита Сергеевич! У вас клюет.

Хрущев бегом к берегу. Схватил удилище, начал крутить катушку. Рыба беснуется, пытается сойти с крючка, он взмок, но не отпускает ее. Минут через десять вытащил на берег. Вытер мокрый лоб, растерянно посмотрел на рыбу и спросил:

— Это что?

— Севанская форель, Никита Сергеевич, — радостно ответил первый секретарь ЦК компартии Армении Аракелян.

Хрущев нахмурил брови, сузил глаза и сказал:

— А почему вы нам в Кремль такую посылаете? — и развел большой и указательный пальцы правой руки, словно измерял кильку.

Студенты засмеялись. На что Казаркин заметил:

— Вам смешно, а Аракеляна чуть инфаркт не хватил.

— Все, Сонечка, больше я тебе икры не достаю, — сказал Марк.

— Мы договоримся с Николаем Афанасьевичем. Он пришлет, — ответила Соня.

— Налей-ка нам еще, Юрий Павлович, — обратился к Краснову Матвей. — Гостеприимство ценить надо. Хрущев потому и погорел, что не умел делать это.

Краснов налил, все снова выпили.

— Раньше в московских ресторанах к рюмке водки обязательно подавали горячий расстегай с черной икрой, — сказал Краснов и снова взял в руки бутылку.

— Когда это раньше? — спросил Марк. У него вдруг испортилось настроение и возникло желание напиться.

— До революции, когда же?

— Тогда и осетров было больше, и зернистую икру на каждом углу бочками продавали, — сказала Соня. — Что о том времени говорить.

Казаркин, для которого и дружеская беседа на берегу реки была работой, понял, что разговор начинает принимать критическое направление. Несмотря на то, что все эти студенты из более чем благополучных семей, дай им волю, они такого могут наговорить... У Казаркина при одной мысли об этом неприятно заныло под ложечкой. Студентам все сойдет с рук, а ему может аукнуться. Краснов обязательно донесет об этом кому надо. «Я на него донести не могу, потому что он мой подчиненный, — подумал Казаркин. — Я могу только принять по отношению к нему меры. А он донесет». Не поворачивая головы, Казаркин исподлобья посмотрел на Краснова и сказал:

— Ты усаживай гостей поближе к ухе. Соловьев баснями не кормят.

И Николай Афанасьевич полуприлег на брезент, пододвинув к себе чашку с ухой. Под нее провозгласили еще несколько тостов. Казаркин, пивший наравне со всеми, захмелел, но держал компанию в поле зрения. Капитан с мотористом, готовившие уху, в то время как другие уже вовсю выпивали, теперь стремились наверстать упущенное. Краснов сидел, обнявшись с Марком Жоголем. Оба держали в руках пустые стаканы, в которые, расплескивая на землю, наливал водку Матвей Корзин. В стороне от всех сидели врач Кирилл и симпатичная блондинка, имя которой Казаркин никак не мог вспомнить. Компания разделилась на группы, и лишь Казаркин и Соня оказались как бы сами по себе.

Казаркин повернулся к ней, их взгляды встретились. Его удивило выражение ее больших темно-карих глаз. В них отражались и блаженство, и озорство одновременно. Она придвинулась к нему, коснувшись плечом его плеча, обхватила руками колени и сказала:

— Спасибо за чудесную поездку. Много слышала о Сибири, но не думала, что здесь так хорошо.

Казаркин не нашелся что ответить. Он протянул руку к лежащей на брезенте бутылке, сдернул с нее белую пробку и налил себе и Соне. К его удивлению, она спокойно взяла в руку стакан, чокнулась и выпила. Он подал ей кусок стерлядки и тоже выпил. И тут же снова налил.

Казаркин никогда не ощущал внимание женщин к своей персоне. Оно всегда было официальным. Он объяснял это занимаемой должностью. Ведь