Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

Взошедшее солнце не развеселило его. Он понимал, что надо идти на катер, возвращаться в поселок и выполнять все формальности, связанные со смертью студента. В голове все время вертелось: отчего она могла наступить? Может, у него было больное сердце? Почему же тогда об этом не побеспокоился врач? Почему не помог? «Да и пил Марк вместе с врачом, я только присутствовал при этом, — продолжил свою мысль Казаркин. — И вышло-то на всю компанию всего две бутылки». Это была спасительная ниточка, за которую можно ухватиться.

Казаркин пружинисто встал, приподнялся на носках, разминая затекшие ноги, и направился к катеру. Еще на берегу услышал громкий смех в каюте. «Чему радуются? — подумал он. — Вылезли бы на палубу, и сразу бы всем стало не до смеха. Они, поди, уже забыли о своем комиссаре».

С тяжелым сердцем Казаркин поднялся по трапу, избегая смотреть в сторону носовой палубы, где он последний раз видел Марка Жоголя. Но все-таки повернул голову. Марка там не было. Спускаясь в каюту, Казаркин услышал его голос.

— Надо же, наш благодетель до того напился, — серьезным тоном говорил Марк, — что меня за мертвого принял.

В каюте раздался дружный хохот. Казаркин почувствовал, как его спина покрылась гусиной кожей, а на лице выступил холодный пот. Но это было не от неожиданной радости. Казаркин понял, что Марк и не собирался умирать, а специально принял такую позу, когда увидел поднимающегося на палубу первого секретаря райкома партии. Студенты просто разыграли его и теперь смеялись над тем, как он, Казаркин, попался на удочку. Он постоял несколько мгновений на ступеньках трапа, чтобы перевести дыхание и успокоиться. «Какие мерзавцы, — подумал Казаркин. — Додумались поставить такой спектакль». Он решительно шагнул вниз и рывком открыл дверь каюты.

Все студенты вместе с Красновым сидели за столом и выпивали. Увидев первого секретаря райкома, Марк Жоголь, закусывавший после очередной рюмки, от неожиданности задержал у рта ложку с икрой.

— Выпорол бы я тебя, — сурово произнес Казаркин и, сдвинув брови, направился к столу.

— За что? — спросил оторопевший Жоголь.

— За то, что и переел, и переспал, — сказал Казаркин, вспомнив лозунг, висевший в Таежном на стене студенческой столовой. Только сейчас до него дошел его смысл.

Соня подвинулась на диване, освободив место для Казаркина. Краснов налил рюмку и протянул первому секретарю райкома. Тот остановился у стола, взял рюмку из рук Краснова и, не глядя ни на кого, выпил. И только тут почувствовал, что с его плеч свалилась огромная гора.

— Предлагаю сойти на берег, попить горячего чайку и возвращаться в поселок, — сказал Казаркин, так и не сев на услужливо предложенное Соней место.

Их взгляды встретились. Он не прочитал ничего в ее глазах, лишь отметив еще раз, что они красивые. Студенты нехотя начали подниматься из-за стола, покачиваясь, потянулись на палубу. Когда мимо Казаркина проходил Краснов, он ухватил его за рукав и шипящим голосом сказал:

— А тебе за такие шутки стоило бы набить морду.

Краснов молча опустил голову и пожал плечами. Николай Афанасьевич понял, что студенты устроили розыгрыш без ведома Краснова. На железной палубе катера раздавался их громкий топот. Они опять смеялись, причем громче всех хохотала Соня. Казаркин прислушивался к смеху и снова думал о розыгрыше. В годы его молодости ничего подобного нельзя было представить. Ни такой пьянки, ни столь вольных нравов, ни тем более розыгрышей, от которых любого нормального человека может хватить кондрашка. И чем больше он думал, тем гаже становилось у него на душе. Пьянку затеял он сам, а студенты всего лишь естественный срез общества. Они ведут себя так, как их воспитали школа, вуз, родители. «Как их воспитала партия, — молотком ударила мысль в голове Казаркина. — У той же Сони даже к Ленину нет никакого уважения».

ВАРЯ

Остудин никак не мог привыкнуть к белым ночам. Они стирали границу, за которой кончалась работа и начинался отдых. Из-за этого он сильно уставал. Работы было много и на базе нефтеразведочной экспедиции, и на буровых, и он, увлекшись, часто не замечал времени. Иногда, взглянув на часы, с удивлением обнаруживал, что уже не семь вечера, как думал, а одиннадцать. Белая ночь искажала само понятие времени.

Но в эти дни уставал не только Остудин, уставали все работники экспедиции. Решение пробурить в этом году скважину на новой, находящейся на большом расстоянии от базы площади, требовало от каждого предельных усилий. Ведь скважина — это сотни тонн грузов, и все их надо доставить без дорог, на не приспособленном для этих целей транспорте. Несмотря на огромные масштабы бурения, в стране не выпускалась техника, предназначенная специально для геологов. Они сами были вынуждены приспосабливать к своим нуждам то, что делалось для других отраслей и армии.

Однако в этот день Остудин возвращался домой довольным. На Кедровой площади начался монтаж буровой, туда ушли последние грузы. К концу года там должна быть пробурена скважина. Он верил Еланцеву, верил, что эта скважина даст нефть. Тогда и у него будет свой сезон удачи. Правда, в этом году на другой площади, Моховой, они уже получили хороший фонтан. Но скважину начали бурить еще при Барсове, и если бы он задержался в экспедиции, мог бы праздновать победу. Впрочем, он и так праздновал. Остудин послал ему телеграмму, в которой сообщил об открытии. Теперь надо дождаться собственного праздника.

Подходя к дому, Остудин удивился, услышав женское пение. Высокий чистый голос выводил слова старинного русского романса. Остудин даже остановился, не веря, что поют в его доме. Жена, приехавшая недавно, вряд ли запела бы без всякого повода, да и во всем Таежном он никогда не слышал такого сильного голоса. Когда-то в детстве в их станичном клубе заезжая артистка исполняла этот романс. Он запомнился ему на всю жизнь. Сейчас услышал его снова.

Вот вспыхнуло утро, румянятся воды.

Над озером быстрая чайка летит.

Ей столько простора, ей столько свободы,

Луч солнца у чайки крыло серебрит.

Вдруг выстрел раздался, нет чайки прелестной.

Она, трепеща, умерла в камышах.

Шутя ее ранил охотник безвестный,

Не глядя на жертву, он скрылся в кустах…

Песня брала за душу. «Откуда мог взяться такой голос в нашем поселке?» — подумал Остудин. Раздираемый любопытством, Роман Иванович заторопился к дому.

Когда он открыл дверь, на него никто