Дым над тайгой - Станислав Васильевич Вторушин

первый секретарь не только политический руководитель района. Он еще и олицетворение принципиальности и коммунистической морали. Женщины остерегались открыто проявлять к нему свои чувства, они не знали, как он отреагирует. Его это задевало. А когда он видел, как симпатичная женщина, при виде которой облизываются мужики, шарахается от него, Казаркина, только потому, что он первый секретарь райкома, у него возникало чувство собственной ущербности. Но, сидя рядом с Соней, которая была намного моложе его, Николай Афанасьевич никакой ущербности не чувствовал.

— Мне действительно сегодня хорошо, — сказала Соня.

— Ты знаешь: и мне тоже, — Казаркин посмотрел на Марка и командира отряда, снова наливающих водку в свои стаканы.

— Не обращай на них внимания, — перехватив его взгляд, досадливо сказала Соня. — Давай лучше выпьем.

Она чокнулась с ним и залпом, по-мужски, выпила. Казаркин тут же зачерпнул ложку икры и протянул ей.

— Я ее уже не хочу, — сказала Соня и сердито добавила: — Да не смотри ты на них. Они уже не видят ничего вокруг.

Казаркин замер. Он не обратил внимания на то, что, сидя рядом с Соней, помимо своей воли постоянно оглядывается на Краснова и его компанию. Он подсознательно боялся того, что проявление обычных человеческих чувств может быть превратно истолковано другими.

— Скажи, Соня, ты коренная москвичка? — спросил он.

— Конечно. Но вообще-то наша семья родом из Витебска. Дед уехал оттуда в первые дни войны. Его фамилия была Бланк, а немцы, сам знаешь, как относились к таким людям. Кстати, мама Ленина тоже из Витебска, и ее фамилия тоже Бланк.

— Я об этом никогда не слышал, — произнес Казаркин и почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Выпей и успокойся, — сказала Соня и протянула ему стакан с водкой. — Я в родственных отношениях с Ульяновыми не состою.

Казаркин, не видя ничего перед собой, дрожащей рукой взял стакан и с жадностью осушил его до дна. Несколько мгновений посидел, молча уставившись в одну точку. Соня вдруг цепко сжала его ладонь горячими пальцами и погладила ею свою щеку. Казаркин обвел взглядом пространство и с удивлением обнаружил, что они остались одни. Остальные куда-то исчезли. Лишь два человека копошились у катера. Это Марк Жоголь на четвереньках пытался по трапу залезть на палубу, а Краснов снизу подталкивал его. На брезенте рядом с Казаркиным лежало несколько нераспечатанных бутылок водки, всюду была разбросана закуска. Костер уже почти догорел, от него тянулась к воде тоненькая струйка белого дыма. Солнце давно зашло, но на Севере в это время года белые ночи. Вместо непроглядной тьмы с ослепительно яркими звездами над рекой стояли легкие сумерки.

— Покажи мне тайгу, — попросила Соня. — Я хочу посмотреть, как она выглядит.

Казаркин молча встал, протянул ей руку, и они пошли к соснам, высившимся на берегу. Все, что произошло потом, походило на нереальный сон. Соня прильнула к нему и начала целовать в губы. Казаркин, пытаясь высвободиться, неловко шагнул, оступился, и они упали в траву. Соня обняла его за шею и притянула к себе. Впервые за всю жизнь женщина, не стесняясь, жаждала его. Для того чтобы овладеть ею, не требовалось прилагать никаких усилий. Прикрыв глаза и обхватив руками за шею, Соня горячо дышала ему в лицо. Но именно в этот момент Казаркин протрезвел.

На него вдруг напал страх: а вдруг об этом узнают остальные? Ведь он не просто первый секретарь райкома, он на двадцать лет старше Сони. Со стыда сгореть можно... Оттолкнув Соню, Казаркин вскочил и направился к катеру.

Но едва Николай Афанасьевич поднялся по трапу, все его переживания показались ничтожными по сравнению с тем, что он увидел. Распластавшись в неестественной позе, с открытым, искаженным болью и ужасом ртом, на палубе лежал Марк Жоголь. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: с человеком случилось непоправимое. Казаркин бросился в каюту, чтобы найти врача студенческого отряда Кирилла, но его там не было. На диване, лежа на спине и выставив подбородок кверху, храпел Матвей Корзин. Казаркин трясущимися руками начал расталкивать его. Матвей перестал храпеть, открыл один глаз и бессмысленным взглядом уставился на Казаркина.

— Что с Жоголем? — схватив Матвея за отворот куртки и тряхнув так, что его голова стукнулась о валик дивана, спросил Казаркин.

Матвей открыл второй глаз и, обшарив каюту все тем же бессмысленным взглядом, хрипло выдавил из себя:

— А где он?

— На палубе лежит, бездыханный! — истерически крикнул Казаркин.

— Значит, умер, царство ему небесное, — сказал Матвей и, откинувшись на диван, снова захрапел.

Оставив испуганную, ничего не понимающую Соню рядом с Корзиным, Казаркин вылетел наверх, не глядя на Марка, кубарем скатился по трапу и побежал к лесу. Но у брезента, на котором лежали остатки пиршества, остановился. В голову пришла простая и ясная мысль о том, что надо уничтожить вещественные доказательства пьянки. Казаркин стал хватать пустые бутылки и выбрасывать в реку. Они плюхались в воду, вставали торчком и, выставив над гладью реки похожие на перископы пустые горлышки, плыли вниз по течению в сторону Таежного. И тут его взгляд упал на две бутылки, которые еще не успели распить. Он посмотрел на них, словно на омерзительных гадин, схватил за горлышко и, размахнувшись, забросил сначала одну, потом другую на самую стрежь. Бутылки, булькнув, тут же пошли на дно.

Казаркин ополоснул в реке руки и, пошатываясь, направился к тайге, где еще несколько минут назад был вместе с Соней. Он шел вдоль берега, все время оглядываясь на катер, и думал: как же могло случиться такое? Теперь для него рухнуло все — карьера, общественное положение, благополучие. Почему-то подумал, что если бы не пошел с Соней, мог бы еще спасти Марка. Ведь он видел, что Марк перебрал, видел, как почти волоком тащил его Краснов, когда тот по трапу взбирался на палубу. И тут же мысль перескочила на Остудина. По всей видимости, тот предвидел, что на рыбалке может случиться и такое, поэтому и не поехал на этот злополучный пикник.

Оказавшись за поворотом, откуда уже не было видно катера, Казаркин сел на песок, опустил голову, которая налилась какой-то невыносимой тяжестью, и, не шевелясь, просидел до самого утра. Мысленно он уже собрался в Среднесибирск на бюро обкома, где его обязательно исключат из партии и оставят без трудоустройства. А ведь он хотел, чтобы все было как можно лучше. Чтобы у Марка Жоголя