Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

pouvez vous en douter! – протянула она в свою очередь с шутливою преувеличенностью акцента и движения округло приподнявшихся рук. И тут же: – Что за прелестная женщина эта графиня Гамба! – вскликнула она. – Je suis plus que jamais sous son charme-5… И какая наружность, красивая, умная и характерная! Да, это действительно дочь вашего жгучего неба, вашей плодородной земли…

– Вы и она – равной величины светила в созвездиях противоположных полушарий: в ней, вы правы, жгучий и резкий пламень нашего юга; в вас – обаятельно мягкая прелесть ваших задумчивых северных сияний, – проговорил на это маркиз с тою цветистостью и образностью речи, которые так неподготовленно и зауряд6, в силу гения самой народности их, срываются с языка людей его страны, и сопровождая слова свои страстным взглядом по адресу «della bella Russa»7.

Она звонко рассмеялась:

– Monsieur Pospelof, vous entendez8? – Вот как надо говорить с женщинами, a ваше поколение этого не умеет; хуже, пренебрегает этим!..

– У нашего поколения задачи посерьезнее, чем говорить любезности женщинам, – все так же не двигаясь, уронил на это эмигрант точно с башни.

«Che brutta bestia (какое животное)!» – чуть не произнес громко изящный итальянец, и губы его сложились в выражение какой-то неодолимой гадливости.

– Вот почему, может быть, – возразил он медленно и веско, но все с тою же благовоспитанною сдержанностью в тоне, – и оказывается оно, к сожалению, таким бесплодным до сих пор в своих попытках всякого рода создать что-либо могущее стать на высоте его претензий (pouvant s’élever à la hauteur de ses prétentios).

Он сидел полуобернувшись к дверям балкона, в какой-то выжидательной позе, как бы готовясь к новому, решительному возражению на то, что ожидал услышать от своего оппонента… Графиня, со внезапною тревогой, готовая со своей стороны в качестве хозяйки дома тотчас же остановить (mettre le holà) чаемую ею «стычку» между этими двумя – она давно это разумела, – взаимно враждебными по натуре своей лицами, быстро перебегала взглядом от одного к другому…

Но никакой «стычки» не последовало. Молодой человек как бы и вовсе не слыхал «вражьей отповеди». Он невозмутимо продолжал глядеть со своего места куда-то вдаль, весьма эффектно облитый золотым сиянием полного месяца, глядевшего на балкон со своей недосягаемой высоты.

Каподимонте поднялся не спеша с кресла, взял шляпу и протянул руку хозяйке:

– A demain, comtesse!.. Monsieur, j’ai bien l’honneur de vous saluer9, – примолвил он с холодною учтивостью, кивая головой в сторону Поспелова и не ожидая возвратного поклона того, – мне его не нужно, мол, – направился из гостиной по пути к сеням.

– Au revoir, cher marquis10! – крикнула ему вслед графиня и, обернувшись на эмигранта. – Проводите его, по крайней мере! – сорвалось у нее досадливо.

– На то у вас лакеи есть, – отрезал он, как ножом, и, словно сорвавшись с привязи, быстро зашагал по комнате к дверям, противоположным тем, откуда вышел гость.

– Погодите, куда же вы!.. – не то испуганно, не то жалобно вскликнула она.

Он остановился на пороге соседней залы.

– За что вы рассердились… Василий Иваныч? – пролепетала она.

– Не рассердился… A только я у вас не… мажордом… или как это у вас там называется, – раздраженно ответил он.

Прищуренные глаза ее побежали за ним чрез все расстояние покоя:

– Подите сюда!.. Сядьте… вот тут, против меня…

И так повелительно и в то же время ласкательно звучал в эту минуту ее голос, что Поспелов, внезапно затихнув, молча и послушно двинулся к ней и опустился, потупив веки, на указанное ею место.

– Мажордом… как вам не стыдно! Разве я вас когда-нибудь… разве кому-нибудь может прийти в голову 11-de vous traiter en subalterne?.. Я обратилась к вам, как к близкому… другу дома, прося вас оказать любезность человеку… моему гостю… с которым, passez-moi le terme-11, вы были просто неучтивы…

Он слегка покраснел.

– Чем это? Я не ваш светский, тонкостей ваших не понимаю.

– Неправда! – перебила она. – Я вам еще утром сказала, что я думаю о вашем семинарстве. Вы очень хорошо все понимаете и только нарочно… Вы наконец и на меня за что-то вознегодовали: я старалась всячески втянуть вас в разговор; вы упорно молчали или когда удостоивали нас с маркизом ответом, то так, что он ни на минуту не мог усомниться, что он вам противен…

– Зато он вам необыкновенно приятен! – с какою-то безудержною вдруг запальчивостью так и вылетело у Поспелова.

«Ревность!..» У молодой вдовы забилось сердце…

– Ужасно! – насмешливо протянула она. – Оттого мне так и досадно, что вы делаете все, чтобы внушить ему о вас дурное мнение.

– Очень мне его мнение нуж… Да что вы это дразнить меня вздумали? – перебил он себя на полуслове и весь насупился опять.

– A немножко подразнить нельзя разве? – спросила она нежданно, полушепотом, наклоняясь к нему и снизу вверх, словно впиваясь смеющимися глазами в его глаза. По лицу его пробежало благоуханною струйкой ее свежее дыхание…

У него задвоилось в глазах и ссохлось как-то разом во рту, будто от приступа жестокой лихорадки… Но он не хотел поддаться… Нет, не так, не этим путем, «как бы там ни злосоветовал Волк», рассчитывал он, «человек убеждения», достичь власти над нею…

Он откинул голову назад, провел себе по лбу слегка дрожавшею рукой…

– Вам все смешки, Елена Александровна (он, в силу все тех же своих «убеждений», избегал постоянно называть ее ее титулом), смешки да потехи, все тот же ваш светский обычай, хоть и уверяли вы меня сегодня же, пред появлением этого вашего фата-итальянца, что надоело все это вам давно до смерти… Недаром, видно, говорится, что горбатого одна могилка исправит, – примолвил он с видимо намеренною грубоватостью.

Но пресыщенную светом петербургскую барыню чаровала в нем именно эта непривычная ее слуху грубоватость. Какая-то высшая сила мнилась ей в этом… Она с принявшим мгновенно выражение виноватости лицом, безмолвно, чуть не благоговейно внимая, глядела на него теперь…

– Вы меня поймали сегодня на эту вашу удочку, – продолжал он все так же, – я вам открыл, и сам не знаю как, многое, чего вам знать вовсе не нужно… что, как вижу я теперь, может лишь разве на час какой-нибудь занять, faute de mieux12, ваше праздное любопытство…

Она уже чуть не плакала.

– Нет, ради Бога, не говорите так, – молила она. – 13-Vous me faites mal!.. To, что я вам сказала утром, я вам повторяю теперь: вы для меня toute une révélation, я поняла, что вы… и такие же, как вы, благородные молодые люди… toute une jeunesse généreuse… что вы