Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

поклялись все спасти Россию от этих ее взяточников и чиновников, et rendre tout le monde heureux, и что вас за это гонят, сажают в тюрьмы и посылают Бог знает куда… Я это, клянусь вам, Василий Иваныч, – и ее белоснежные, сквозившие до плеч сквозь легкую ткань платья руки сложились крестом на груди, – так уважаю… И что это вам вздумалось про меня?.. Так уважаю, je sens en moi tant d’échos à ces nobles aspirations-13, что я Бог знает, кажется, что дала бы, чтобы помочь вам всем, чтобы добиться того, к чему вы стремитесь!..

У нашего революционера судорожно заморгали веки. «Неужели так просто, без труда и работы с его стороны, сами козыри просятся в руки?» – проносилось у него в мозгу.

– Вы, говорите, готовы были бы… помочь? – глухо произнес он, будто не расслышав…

– О да, всем, чем могу! – восторженно подтвердила молодая женщина.

– И могли бы многим!.. – с какою-то внезапною, нервною торопливостью выговорил Поспелов.

– Чем, чем, говорите, я готова…

Он задвигался в своем кресле, собираясь начать… И вдруг словно какою-то иголкой кольнуло его внутренно. Слова Волка пред расставаньем с ним в Венеции звенели в его ухе: «Ты там с нею свои барские выкрутасы сумеешь проделать!» И в то же время почувствовалось ему, что «это самое, столь справедливо презираемое в партии барство», переданное ему в кровь от рождения, «будто какая-то наследственная язва», стоит теперь «бревном» между им и тем, что поручено ему исполнить, что «язык у него вдруг какой-то суконный стал» и не поворачивается, не в силах «просить денег у женщины… и еще у этой женщины, которую он…» A между тем они необходимы им там, деньги, он это знает. Не далее как два дня назад получено им было от Волка письмо из Лемберга, писанное шифром, в котором, разобрав его посредством условленного ключа, прочел он следующие, обрывистые, как телеграммы, но многознаменательные строки: «Застрял здесь по пути; за грошами дело. Пришли, что можешь, скорее, ждут меня там. Предприятия задуманы великолепные. Средства Лорда (это был псевдоним молодого, богатого энтузиаста, принадлежавшего к партии) все туда пойдут. На твой источник полные надежды всех; не ударь лицом в грязь. Говорил, большой авторитет приобрести можешь, от тебя зависит…» Поспелов поторопился тотчас по означенному в письме подробному адресу выслать товарищу четыреста франков из шестисот, которые по счастливой случайности принесены ему были в то же утро «в счет жалованья» курьером графини, Джиакомино, исправлявшим у нее должность приходорасходчика… Но дальше, но задуманные «великолепные предприятия», о которых говорил Волк, на них не сотни, a тысячи нужны, и их необходимо достать: на его «источник», прямо сказано, рассчитывают все, и будущее положение его в революционной иерархии зависит безусловно от той великой услуги, которую он в настоящем случае может оказать партии… И самый благоприятный момент для этого настал: она сама чуть прямо не предлагает, говорит, что «готова всем, чем может», и жадно ждет от него указания… Но все же просить у нее денег, денег… когда ей может прийти в голову, что тут не партия, a он, он сам для себя… вымогает… Он заговорил спеша, с «насилованною горячностью», «взвинчивая себя», как говорится, шумихою собственных слов, в надежде как-нибудь с разлета, как скакуны на охоте переносятся через ров и ограды, оставить за собою то чувство неодолимой, «барской» брезгливости, что сковывало ему язык, не дозволяло ему с первой же минугы прямо, открыто, «как требовал его революционный долг», приступить к делу.

– Чем вы можете помочь, спрашиваете! – говорил он. – Всем! Апостолатом, миссионерством, распространением в вашем кругу тех честных убеждений, которыми руководятся революционная молодежь и лучшие люди нашей интеллигенции, тех «nobles aspirations», как вы выражаетесь, которым, как говорите, вы вполне сочувствуете…

– О, да, да! – закивала она и головой и руками. – Я всегда была 14-d’opinions libérales и объявляла это громко, sans me gêner, всем… Au prince Jean сколько раз, et il était même toujours de mon avis… Миташев, когда он был министром, называл даже меня за это écureuil révolutionnaire, écureuil, потому что белки рыжи, как я, – ce qui au fond n’était pas très aimable pour moi, и что эту белку непременно когда-нибудь повесят в клетке на окно III Отделения… Je m’en moquais comme de raison и продолжала, и буду теперь «распространять» plus que jamais-14!..

– Ваш либерализм до сих пор был ни на что не нужное светское фрондерство pour passer le temps15, – перефразировал в более мягких выражениях эмигрант грубый приговор по этому предмету, высказанный ему Волком, – от этого ни на шаг не может двинуться вперед дело революции. Если вы действительно желаете служить этому делу, идти вместе с нами к тем же освободительным целям, вы не должны, не имеете более права довольствоваться этим либеральным дилетантством. Вы обязаны проникнуться искреннею, святою ненавистью к нашему азиатскому правительству, к социальному строю, держащемуся им и для него, к тем преступным порядкам, под гнетом которых изнывают миллионы живых человеческих организмов… Вы обязаны постоянно помнить, что по всему лицу России ежедневно, ежечасно стонут разбитые груди бедняков, текут слезы по изнеможенным лицам страдальцев…

Бойкие слова и готовые формулы из революционного катехизиса кипучим и обильным ключом полились из его уст; он заговорил о «неисходной страде народной», о «голодных желудках масс» и о «разжиревших на поте их и крови кулаках и хищниках на всех ступенях общественной лестницы», о «бездарности» и «тупости правителей» и о «доводимых до полного отупения, до лишения всякого человеческого образа населениях»…

– 16-Oh, c’est affreux! – вскрикивала от времени до времени внимавшая ему светская барыня. Вся трепетная, бледная от волнения, глядела она, не отрываясь, на этого красноречивого и прекрасного «tribun populaire»… «Mirabeau, Mirabeau! – проносилось у нее в голове, – как он хорош был бы a la chambre des députés, на возвышении, с этим выразительным лицом и чудесными глазами, et que la Russie serait heureuse-16!..»

– Ho час избавления близок, – продолжал он с улыбкой чаемого торжества на устах, – с каждым днем приобретаем мы все более и более приверженцев в интеллигентной среде русского общества, в печати и влиятельных кругах, и с каждым часом все очевиднее начинает пасовать правительство пред силой общественного сознания, примыкающаго к революции…

– И вы победите, весь народ пойдет за вами! – произнесла в энтузиазме своем она, всплескивая ладонями.

– Народ, – повторил машинально эмигрант и словно поперхнулся на этом слове… В памяти его во всем ее безобразии восставала сцена в кабаке, в эпоху «хождения в народ», три дня