Пассажиры империала - Луи Арагон

Однако после смерти госпожи д’Амберьо произошло что-то странное, какой-то надлом. Впервые в птичьи мозги этой очаровательной мещаночки, украшения окружного городка, проникла мысль, что прошлое уходит навсегда, что оно невозвратимо. Полетта познала чувство тревоги. Может быть, подходит старость? И Полетта подолгу рассматривала себя в зеркало. Нет, она ещё молода. Найденный седой волосок вызывал потоки слёз. Боже мой, от слёз краснеют глаза, опухают веки! И она торопливо прикладывала к глазам ватку, смоченную специальным лосьоном, купленным в английской аптеке. Нет, нет, Пьер постарел гораздо больше, чем она. Эта мысль была ей очень приятна.

Ибо Пьер стал средоточием новой для неё тревоги. Казалось, и не было достаточной причины, никакого серьёзного повода тревожиться. Но ведь после смерти матери Полетта осталась беззащитной и всецело оказалась во власти мужа. Всё теперь зависело от него. Он мог быть для неё надёжным оплотом и вместе с тем опасностью. Он определял её положение в обществе. Был её покровителем — и мог её осрамить. Не раз ей снилось, что Пьер глупо безобразничает на улице, ходит, например, без брюк, а то выкидывает штучки похуже. Получался ужаснейший скандал, и Полетту тащили в суд. Напрасно она заявляла, что поведение этого человека нисколько её не касается, что она совершенно с ним не знакома, ей смеялись в лицо, а какая-то почтенная старушка, размахивая чёрным зонтиком, кричала: «Врёт она, я их вместе в саду видела». Полетта просыпалась вся в холодном поту.

Муж её странный человек. Сколько уж лет пишет какую-то книгу и всё не может кончить, не выпускает её в свет. Запирается в кабинете. Говорит, что работает. А может, просто-напросто спит? Кто его знает? А разве это естественно, что он никогда не говорит с женой о своём произведении? Ей, конечно, совсем это и неинтересно, но всё-таки!.. Детей своих он не любит. Если б любил, то так или иначе проявил бы к ним внимание. А ещё учитель, называется. Раз учитель, значит, обязан заниматься воспитанием детей. Чужих воспитывает, а своих даже не замечает. О чём он, спрашивается, думает с утра и до вечера?

Вот и новая забота появилась у Полетты. Раньше она никогда не задавалась вопросом, что за мысли возникают в голове Пьера. Наплевать ей было на это! А теперь, когда она осиротела… Но она успокаивала себя: ведь если б её самоё спросили, о чём она думает весь день, с утра и до вечера, она не могла бы ответить. В самом деле, о чём же она думала в течение дня? Немножко утешала мысль, что на такой вопрос невозможно ответить. Значит, ничего загадочного в её муже нет. Он такой же, как все. Ни о чём он не думает. Живёт себе и живёт, как все люди. Пустоту жизни заполняет чем попало, какими-то обязанностями, которые сам для себя выдумал. Ну чем он бывает занят? Преподаёт, ходит в кафе, музицирует, как дурак, с этим евреем… А у неё свои дела: визиты, приёмный день, дети, слуги; надо приглядеть, в порядке ли бельё, заказать обед… Всегда так было и всегда так будет. Всегда.

О чём же она думает весь день? Да разве есть ей время думать, когда у неё на руках дом, хозяйство? Она же, в сущности, никогда не бывает одна, а разве на людях можно думать? Прислуга, артельщики из магазинов, дети, гости… Напрасно думают, что муж занимает большое место в жизни женщины. За обеденным столом он, конечно, тут как тут. Не разговаривает, читает газету. Полнейшая бесцеремонность… Прислуга играет более важную роль. В сущности говоря, прислуга для замужней женщины самое главное… В самом деле, ну с кем Полетта разговаривала? С кухаркой: та сообщала о ценах на говядину и заодно передавала сплетни о соседях. Разговаривала с горничной — та развлекала хозяйку воспоминаниями о всевозможных происшествиях, случавшихся в её родной деревне. Разговаривала даже с садовником, который делал в доме чёрную работу и мыл лестницу. Два раза в неделю приходила белошвейка, которой давали шить и простенькие платья; она являлась утром и работала до пяти часов вечера. Шила она на дому во многих семьях, и таким образом между ними протягивалась связующая нить злословия, всяких россказней, а иногда и сообщничества. Домашняя швея — важное соединительное звено в обществе маленького городка, где шесть месяцев в году непрерывно льёт дождь. Через домашнюю швею можно было узнать, что люди думают о Пьере. В их оценке косвенно отражалось и положение в обществе жены Пьера — это было своего рода проверкой её собственной жизни. И Полетта всегда с опаской и с нетерпением ждала тех дней, когда в дом приходила швея.

Итак, что же люди думают о Пьере, как судят о нём? Видят ли его таким, каков он есть в действительности? Известно ли им, что Пьер хотел и не мог написать книгу? Ведь в этом вся соль: он — неудачник. У него есть деньги — оттого никто и не замечает, что он неудачник. Несколько лет назад у него были маленькие успехи: какие-то его учёные статейки были напечатаны. Ну, он и возомнил о себе. Ничего такого он не говорил, но сразу было видно. И тогда он задумал написать толстую книгу. Затеял было не очень большую, но постепенно она распухла, понадобились какие-то изыскания. А на самом-то деле он просто боится, что ничего у него не выйдет, боится уронить себя. Ему, как видно, тоже страшно осрамиться. Возможно, он убедился, что всё написанное никуда не годится, что надо это бросить и взяться за другую тему. А сознаться в своей неудаче не хочет, нарочно канителит, оттягивает ту минуту, когда будут судить о его работе, — о плохой работе, на которую он только и способен, хорошего от него не ждите. Полетта думала всё это с жестоким и спокойным злорадством. Она и мысли не допускала, что Пьер человек выдающийся, хотя в обществе это принесло бы и ей самой почёт и уважение. Нет, нет, он никакой не выдающийся. И очень хорошо, что она это угадала. Полетта не своим умом дошла до такого мнения о муже: она усвоила этот взгляд от своей матери, женщины здравомыслящей; а у неё самой, несмотря на то что она уже пятнадцать лет была замужем и родила троих детей, не совсем ещё определился идеал мужчины, но уж во всяком случае её отец, префект д’Амберьо, по своему