Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

назад и понимаю: сам себе я одинаково чужой в любом из моментов прошедшего года. Я не знаю, кто я. Как можно мечтать о будущем, когда не понимаешь, чье это вообще будет будущее.

Семь утра. До меня лишь сейчас начинает доходить то, как это страшно и тупо – не видеть для себя никакого будущего, когда тебе только 18.

10 апреля

Сегодня один из самых радостных дней за долгое время. И нет, это говорит во мне не моя гипомания[77] (может же это быть просто хорошее настроение? В этом вся проблема – я никогда не понимаю, где мои нормальные эмоции, а где начинаются эпизоды, пока все не зайдет слишком далеко.)

После второго урока был долгий перерыв. Я решил, что посижу этот час в библиотеке. Я не собирался ни читать, ни играть в «Плейстейшн». Просто хотелось сидеть в тишине и пялиться в окно.

Скоро в библиотеку подтянулись и Йенни с Луи. Они уселись напротив друг друга и молча занимались своими делами. Я достал из портфеля учебник по экономике и уставился в него с заинтересованным видом, хотя на самом деле я просто раз десять перечитал один и тот же коротенький абзац, потому что был слишком рассеян, чтобы понять, о чем там говорилось.

Я часто поглядывал на Йенни, надеясь, что она не заметит этого. Вообще говоря, мы прекрасно делаем вид, что мы просто одноклассники, что мы едва знакомы.

Сегодня ей и впрямь было не до меня. Она нервно стучала пальцами по клавиатуре, закусив ноготь на большом пальце.

Вдруг Йенни замерла, подняв взгляд на Луи. Она сказала взволнованным многозначительным полушепотом:

– Это оно.

Луи выпрямился, уставившись на Йенни в ожидании чего-то. Он спросил:

– Хочешь, я прочитаю его?

– Нет-нет, я сама. Боже, я так волнуюсь.

Йенни переложила ноутбук с колен на стол. Затем пару раз кликнула по тачпаду и стала внимательно читать письмо. Удивительно было наблюдать за тем, как сменялись ее эмоции: вот губы сжаты от волнения, меж бровей появилась складка, а в следующее мгновение ее лицо озаряет яркая потрясенная улыбка, широко распахнутые глаза наполняются слезами счастья.

– Я поступила! – Она вскочила из-за стола, приложив ладони ко рту. – Поступила в Южно-Калифорнийский университет! Ты в это веришь?!

Луи встал с места и, приговаривая, что ни на секунду в ней не сомневался, обнял Йенни. Ее трясло. Она плакала, обняв его в ответ.

Я даже не могу словами выразить, как гордился ей. До сих пор у меня по спине бегают мурашки от осознания того, какая она молодец. Она заслужила это.

Луи прижимал Йенни к себе долго и крепко. Он целовал ее в висок и щеку. Он утирал ее слезы и насмешливо улыбался, говоря, что ей незачем плакать, что она огромная умница.

Я смотрел на них и думал о том, что я бы все отдал за то, чтобы оказаться на его месте.

Но я сразу же одернул себя. Если бы на его месте был я, то, возможно, всего этого и не произошло бы. Она бы, скорее всего, даже не сняла короткометражку для поступления, разбираясь с моим декабрьским маниакальным эпизодом. Хорошо, что я больше не тяну ее вниз. Замечательно, что у нее есть Луи.

Мне не грустно. Не тоскливо. Я ни о чем не жалею.

Я счастлив, потому что счастлива она. Только у меня до сих пор не укладывается в голове, что уже через несколько месяцев она будет в Лос-Анджелесе. Но я рад. Хотя нет, «рад» – это какое-то совсем поверхностное и пустое слово. Я счастлив за нее.

Когда Луи с Йенни снова расселись по местам, я встал, засунул учебник обратно и собрался уходить из библиотеки.

Но я не смог просто уйти, делая вид, будто не знаю, как много значит для нее поступление в этот университет. Поэтому проходя мимо, я наклонился у Йенни над ухом и сказал, что искренне поздравляю ее. У меня во рту пересохло от волнения. Я едва сумел выговорить эти несчастные несколько слов, потому что это был первый раз за последние месяцы, когда я с ней заговорил.

Йенни вздрогнула. Ее дрожь отдавалась во всем моем теле, а затем она медленно выдохнула «спасибо».

Я до сих пор чувствую запах карамели и ягод, что исходил от нее. На моих пальцах осталось ее тепло.

А за окном уже рассвет, небо истекает кровью.

15 апреля

Через пять дней мы летим с мамой в Рим. Мама сказала, что это рабочая поездка и она не сможет проводить со мной много времени, но ей хочется, чтобы я все равно поехал.

Если честно, я рад, что могу забыть про школу на неделю. Я не знаю, как я вытерплю этот адский год до конца.

Уже почти два часа ночи, я только закончил пересматривать наши с Йенни видео из Рима. Сейчас я понимаю, почему она хотела заснять все. В отличие от просто воспоминаний, видео и фотографии никогда не поблекнут, не помутнеют под пеленой лет.

Только вот чувства, с которыми пересматриваешь видео и фотографии, к сожалению, со временем меняются. Раньше было весело и даже смешно, теперь – одиноко.

Йенни смеется на этих видео, улыбается и смущается самым очаровательным образом. На некоторых из них она делает вид, будто ведет шоу про путешествия и, отойдя от камеры на добрый метр, рассказывает выдуманные на ходу истории про Витториано, пирамиду Цестия и базилику Святого Клемента.

Она так счастлива. И глаза ее сверкают потрясающим мерцающим светом. Мне тогда казалось, что уж я-то сохраню этот блеск в ее глазах, сохраню ее удивительную детскую непосредственность, эту вдохновляющую любовь к жизни. Я думал, что смогу сберечь эту невероятную гармонию, в которой она жила со своим внутренним «я». Мне так хотелось спасти в ней все то, что у меня жизнь отняла. Или же я сам у себя это отнял. Но не суть. Главное, что нихрена у меня не получилось. Даже неудивительно.

Еще она такая красивая. Я не могу наглядеться. Это совершенно особенный вид красоты, к которой нельзя остаться равнодушным. Красота наподобие той, что была у Психеи в мифах – ей хочется поклоняться, но никак не обладать. Наверное, поэтому я никогда не понимал, как все эти парочки помимо тошнотворных прозвищ еще гордо называют друг друга «мой» или «моя». Словно любимый человек – их собственность.

Я слишком восхищался Йенни, чтобы даже допустить мысль о том, что хотя бы одна сотая часть