Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

19 апреля

Я не знаю, с чего я вдруг решил писать о своей ДПДГ[78] терапии. Я не знаю, хорошая ли это идея, но мне хочется оставить хотя бы маленькую заметку о первых сеансах. Надеюсь, что через несколько недель перечитаю эту запись и увижу прогресс.

Этот сеанс, как и прошлый, был сущим адом. Мы так и не смогли пройти через все фазы. Как только мы доходим до четвертой фазы, у меня начинается диссоциация плюс я перестаю контролировать свои эмоции. Я не знаю, что мне делать, но это дерьмо выматывает. Я не могу вспоминать, как он умирает, и параллельно фокусироваться на чем-то, кроме своего ужаса и нежелания снова это видеть. Стиг говорит, что со временем станет легче. Он сказал, что нужно запастись терпением.

С сеанса прошло часов семь. Я по-прежнему жутко встревожен и вымотан. У меня такое чувство, будто я пробежал марафон. Эта усталость невыносима. Я старался отвлечь себя всем подряд, потому что мне было страшно к себе прислушиваться. Да и до сих пор страшно. Я не хочу понимать, что за херня со мной сейчас происходит. Я хочу поспать. Просто поспать.

21 апреля

Мы прилетели в Рим вчера вечером. Еще в такси меня захлестнуло такое безнадежное чувство ностальгии, когда я смотрел на разноцветные старые обшарпанные стены (только итальянским домам это придает особый шарм, как я заметил) и жутко красивые соборы. Меня не отпускало стойкое ощущение, будто чего-то не хватает. И я прекрасно знал чего.

Сегодня мама с утра уехала по делам. Я проснулся в двенадцать и сразу же убрался из номера в поисках завтрака (а еще я забыл выпить утреннюю дозу своих лекарств, и теперь понятия не имею, что мне делать).

С собой у меня была карта Рима, на которой отмечены все места, которые мы с Йенни успели посетить. Поэтому на завтрак я поплелся в кафе, где мы ели почти что каждый день. В нем ничего не изменилось: внутри по-прежнему изумительно пахнет кофе, улыбчивые итальянцы говорят о чем-то своем, и голоса у них хрустят, как хворост в камине, они как будто пропитаны ярким итальянским солнцем. Здесь все так же варят прекрасный эспрессо и пекут ее любимые фруктовые слойки.

Хозяин кафе увидел меня и даже подошел, чтобы переброситься парой слов. Не знаю, как он вообще нас запомнил среди всей этой кучи клиентов, но Джорди просил передать привет «la bella, которая разбила сердце Аполлону». Помню, он дал Йенни такое прозвище в день первого нашего визита сюда, потому что на ее бледных щеках и плечах ярко выделялись веснушки, которых стало больше из-за здешнего солнца. Он в шутку говорил, что это следы от поцелуев смущенного Аполлона. Вероятно, даже боги не знали бы, как подступиться к Йенни.

Я не стал говорить ему, что мы расстались.

Не знаю, то ли мне не хотелось отнимать у него время, то ли я, сам того не осознавая желал, чтобы хоть в реальности Джорди у нас было все хорошо. Пусть хотя бы кто-то будет верить в то, что когда-нибудь мы с Йенни вернемся в Рим. Вместе.

Глупо? Еще бы! Куда уж глупее?

Остаток дня я гулял по улицам, по которым мы когда-то с ней ходили, бесцельно бродил возле достопримечательностей, которые мы видели.

Но теперь все это казалось каким-то пустым и печальным. Как будто у каждого камня, вокруг каждой колонны змеями вились наши воспоминания. Как будто без Йенни этот город вдруг лишился половины своего величия. Как будто без нее Рим растерял все свои яркие краски.

И так во всем. Она смотрела со мной самые лучшие фильмы, она читала мне самые потрясающие книги, она познакомила меня с самыми завораживающими картинами. Показала удивительнейший из городов. И теперь я не могу наслаждаться этим, не чувствуя, что без нее все то, что когда-то я звал прекрасным, превратилось в тусклые серые тени.

И это уже не смешно. Прошло четыре гребаных месяца.

Никто не убивается по бывшим по четыре месяца.

Но… какая же она мне «бывшая»?

Аксель

Восемнадцать

ИстадРобби, Кристин, Флер, Арвид

Двадцать четвертое ноября

Я это контролирую я пытаюсь Все будет хорошо Обязательно будет Ты справлялся с этим сотни раз… Ты справлялся?

Я контролирую

Это мои руки я чувствую бумагу пальцами Она шершавая Это реальноЭто я. Это я упираюсь ногтями в кожу я себя контролирую.

Я не понимаю Мне страшно Страшно?

Это я ковыряю порезы Это мои слезы я чувствую их Моя кровь На пальцах и на предплечье я узнаю свой шепот.

Узнаю себя.

Это реально.

Ужас который во мне гнездится нереален

Удушье нереально

Я не умру сейчас

Не умру как отец

Я больше не думаю об этом я должен отвлечься я должен

Но мои мысли… они такие громкие Как будто кто-то заходится в безумном крике срывая связки.

Это конец

Слышишь

С каким трудом даются вздохи

Это конец Это конец Это конец

Конец

Этот крик

он невыносимЯ не знаю, куда от него прятаться.

Он заполняет такого пустого меня заполняет эту комнату заполняет сдавившийся в бусину мир Он застилает собою реальность Хотя я уже не уверен где она реальность?

И вообще мои ли это мысли? Мои крики? Чей это голос?

Нет-нет-нет

Я это контролирую Это по-прежнему я Я и мои мысли Просто мысли Просто глупая паника.

Но это не мой почерк!!! Чей это блядь почерк Почему я не могу ничего разобрать Почему???

Но это ведь я Это я Это все еще мои руки Мои пальцы я ими шевелю Сгибаю поочередно все десять

Это мои шрамы Ежевичного цвета я себя узнаю.

И я не умираю Не умираю Не умираю

Это не я.

Аксель

Восемнадцать

Думай о чем-то хорошем

Ну же пиши

Что-то реальное

Что-то

У нее тридцать три веснушки и восемь родинок на спине Три созвездия

Это я помню Помню, как пересчитывал их на пляже Нам было до неприличия весело тогда Это реально

Она не любит Хемингуэя и зеленый чай Зато любит меня я помню это чувство Оно реально.

Робби замирает в дверях увидев коллаж Мы с Лукасом весь день его клеили Робби прячет слезы Раскрывает руки и крепко нас обнимает я помню как с ним было тепло я помню что мой одеколон звучит на нем по-другому я сказал что он пахнет как апельсиновый бисквит с корицей

Он рассмеялся.

Тот день