Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

11

Допив виски, Тапани сказал, что сходит к себе в «хижину» за пивом для сауны, а нам велел быть через десять минут у той постройки возле бассейна, которую по дороге сюда он назвал сауной. Уходя, он еще велел нам выкинуть из головы все заботы; заботы нам тут еще предстоят, но сейчас не время думать об этом; он считал, что мы прекрасно преодолели трудности путешествия, особенно если принять во внимание нашу провинциальность и то, что раньше мы по белу свету не путешествовали, а только ходили за бороной. После ухода Тапани мы с Тайсто налили себе еще виски. Тайсто опять завел речь о своем кейсе с деньгами, мол, боится, что мексиканцы и другие эмигранты, которых мы видели за теннисным кортом, обладая инстинктом первобытных племен, догадаются, что у него в квартире много денег, вломятся и унесут все его заработанные тяжким трудом доллары, а разыскивать в этой стране украденное с помощью полиции ему было бы трудно. Он не мог отделаться от этой мысли. Я и сам не испытывал слишком большого доверия к здешним эмигрантам, но не верил, что они решились бы на кражу со взломом в том же районе, где живут.

Тайсто встал с кресла, покачнулся, отпил из стакана и сказал, что принесет деньги; он провез их сюда через полсвета, из самой Финляндии не для того, чтобы позволить международным преступникам украсть их. И не смогут-таки, он не позволит себе небрежности или лени, не оставит деньги в доступном для мексиканцев месте.

Он ушел, но тут же вернулся. У него не было ключа от собственной квартиры, Тапани оставил ключ у себя в кармане. Я вспомнил, что Тапани и мне не дал ключа от квартиры. Мы осушили стаканы и вышли наружу. Я взял стоявший у обеденного стола стул и подпер им наружную дверь, чтобы не закрывалась. Солнце грело жарко, хотя был уже вечер. Мы сели на траву во дворе, Тайсто утверждал, что в воздухе признаки грозы: гнетущая духота и влажность, небо, готовое разразиться молниями и громом. Я сказал, что не уверен в этом. Тайсто разлегся на газоне. По тротуару вдоль теннисных кортов проходили иностранцы, приветствовавшие нас по-английски. Я велел Тайсто сесть, а сам поднялся и стал высматривать Тапани.

Мы увидели его, несущего банки с пивом, когда он приближался к сауне. Стали кричать ему и махать руками. Из домов выглядывали и выходили люди посмотреть, что за крик. Тапани скрылся в сауне и вышел оттуда уже без банок, подошел к нам и попросил не орать. Тайсто пытался встать на ноги, ухватился для этого за Тапани, и оба повалились на землю. Люди, стоявшие в дверях домов, вернулись к себе в квартиры. Я сказал о ключах, Тапани достал из кармана и дал нам наши ключи. Тайсто сразу же пошел за своим кейсом, принес его и сказал, что до тех пор, пока не спрячет деньги в банковский сейф, ни на миг не выпустит их из рук, даже спать будет, подложив кейс вместо подушки; хотя деньги эти, пожалуй, получены не совсем честно, все равно они важны ему и дороги, ведь и уродливый ребенок дорог родителям.

Я запер наружную дверь и проверил, держит ли замок, я не собирался носить деньги с собой. Тапани спросил, захватили ли мы с собой, удирая, полотенца, сказал, что они понадобятся после сауны, съязвил, мол, продукция нашей ткацкой мастерской известна на весь мир, так что не грех было прихватить из дома и банные простыни. Я сказал, что на фабрике ткали половики и у меня не было намерения тащить их с собой. Тайсто утверждал, что может купить в американских универмагах хоть целый грузовик полотенец. Совещание во дворе насчет полотенец длилось долго — ведь мы все уже изрядно захмелели. Я вернулся в дом и нашел пару полотенец в шкафу, куда Кайсу уже уложила наши вещи. Пошли в сауну.

Мы разделись и пили в предбаннике пиво. Тапани сказал, что на этом континенте алкоголь мешает многим нашим парням, но уговор такой, чтобы об этом родственникам в Старом Свете не сообщали, здесь каждый должен заниматься своими делами, а про чужие говорить не след, поскольку там, дома, люди не могут понять обычаев этой страны. Тайсто утверждал, что никогда не имел репутации болтуна, а вот о нем и его делах, которые ему часто приходилось вести, сплетничали, и даже слишком, и бабы и мужики с бабским характером.

Мы еще сидели в предбаннике, когда вошел загорелый, полный мужчина в белых парусиновых брюках и пестрой рубашке «дядюшки Сэма». Тапани сказал, что это Отто, что он родился здесь, но говорит по-фински, поскольку оба его родителя коренные финны. Они одно время жили в Джорджии, в сельскохозяйственной коммуне, где все было общим — вещи и заработки, но участвовали в такой игре недолго, ибо финны тут, как и в Финляндии, оставались завистливыми, косо поглядывали на других и каждому доставляло удовольствие подсчитывать, сколько раз за день сосед сунул вилы в торф и сколько раз он за обедом — ложку в рот. Отто пожал руку мне и Тайсто. Мы рассказали о себе. Тапани старался убедить его, что мы большие преступники и убийцы из Южной Похьянмаа, что в Финляндии. Отто посмотрел на нас и решил, что мы настоящие хярмяские хулиганы[51]. Он взял банку пива. Тапани вспомнил о бутылках виски, которые остались дома у меня и Тайсто, и спросил, придется ли по вкусу Отто что-нибудь покрепче баночного пива, которое лишь гоняет солидного мужчину мочиться. Отто тоже разделся, откупорил банку и долго пил. Потом он объяснил, что находится на принудительном курсе трезвости: прошлый запой длился месяца два, а та женщина, с которой он живет, не любит столь долгих запоев. Отто пообещал полгода не пить и поэтому пробавляется только пивом. Он рассказал, что лишился водительских прав, поскольку во время запоя трижды попадал в сети полиции, будучи в дупель пьян. В первые два раза его только предупредили, оба раза алкоголя в крови оказалось больше двух промилле, в третий же раз права положили сушиться на три месяца, и они все еще сохнут. Тапани спросил, каким же образом Отто добрался сюда. Отто ответил, что приехал на своей машине, в полицейском участке ему выдали временные права. С этими правами ему разрешено ездить, пока не вернут настоящие, к месту работы и обратно, а также по городу по неотложным делам; Отто