Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

это было то, что снилось мне во снах: мы с моей тогда еще не женой в 70-х встречались у одного моего лучшего друга в Москве на Студенческой, в 7 минутах пешком от Кутузовского, в его комнате. Во второй жили две старухи-сестры с пресенильным, если уже не сенильным синдромом и тараканами, заполнявшими общую ванную (друг мой регулярно проходился по ней, уходя из дома, дихлофосом — это как-то снижало их кучность от времени до времени); добрые старушки! Они нам не мешали, если бы не их тараканы; но тараканы есть у каждого, и у каждого — свои, и хорошо еще, если они — буквально тараканы, а не письменные жалобы, что у соседа регулярно появляется компания друзей — и шумно-шумная. И когда доедалась яичница с черным хлебом и водянистой колбасой (на большее денег не хватало) и мы с ним допивали тошнотворный «напиток типа портвейн» «Иверию» или «Кавказ» — ах, две или три трети бутылки портвешка — как мало надо было мне когда-то для счастья; пили и говорили о хорошей жизни и дальних странах; и тогда он по моей заявке чаще других вынимал пластинку «Рондо Каприччиозо» Сен-Санса в исполнении несомненно Яши Хейфеца (советская перезапись, фирма «Апрелевка») — и ставил, и мы плакали.

И сейчас это было оно, «Рондо Каприччиозо», и это был он, Яша Хейфец, и я заплакал слезами вовнутрь: с тех давних пор прошло …ть лет, мой друг оказался во Франции, некоторое время сидел на пособии, но, в отличие от меня, здорово раскрутился, у него, в отличие от меня, всегда была бизнесовая жилка (как все это менялось: «спекулянт» — «активный член кооперативного движения» — «бизнесмен», как все это длилось и превращалось, и все во что-то сперва конвоировалось, а затем конвертировалось, от презрения и угрозы посадки до 4-х лет, кажется, с конфискацией, до сегодняшнего, ведь одно дело «олигарх», его никто не любит, особенно же другой «олигарх», а другое — простой российский «бизнесмен», это звучит нормально-солидно, о таких деньгах любой мало-мальски не нищий человек думает спокойно, беззлобно); да, сидел на пособии, а потом как-то пошло-пошло-сдвинулось, надо сказать, сдвигал себя он сам, без блата, на плохом французском, никто не верил в его странную идейку, а он взял да окружил ее непрестанным трудом и заботой, как-то поставил на крыло — и вот вышел в люди, и смог дать обоим детям образование, а потом перебрался в Швейцарию, купил себе квартиру на берегу Женевского озера, создал свою маленькую, не очень заметную, но вполне денежную империю в России, Украине и даже Казахстане, потом творчески разрабатывал другие проекты — и вдруг, в самой поре, не пия, не куря, ведя активный образ жизни и не ведающий, что такое депрессия — сгорел в полгода от злокачественной опухоли мозга! Об этом виде опухоли, сказал лечивший его в Лозанне врач, известно только, что шанс заболеть ею — 3 из 100 000, вот так; через год после прошедшей успешно операции мы похоронили его в Вэвэ, во французской Швейцарии, в ста метрах от могилы Чаплина, но на русском маленьком кладбище, и отпели.

Он удивительно воспроизводил модель верующего делового еврея — и при этом не синагогального ортодокса, а «мешумеда», выкреста, и выкреста принципиального, притом, что забавно, члена Зарубежной Русской Православной Церкви, где антисемитизм в отдельных кругах живет и процветает; православие было его взрослым выбором, жил он по-христиански так, как живут настоящие иудеи по-иудейски: соблюдал все предписания, неуклонно держал 4 больших поста и еженедельные по средам и пятницам; причащался редко если не раз в неделю, и часто вычитывал кафизмы, некоторые акафисты; его всегда можно было видеть хотя бы на одном из 4-х ежегодных великопостных чтений Великого покаянного канона св. Андрея Критского… Три раза побывал он на Афоне, облазил всю гору, говорил с отшельниками, жил у одного неделю и рассказывал, как тот часами с утра до позднего вечера, в жару и холод стоит, раскинув руки крестом над скальной пропастью при выходе из пещеры. Фотография этого действа хранится среди подаренных им. Мне приходило иногда, когда я думаю об этом, назвать это так, что ли: «придумав себе вот такой подвиг», можно было бы сказать — но так не говорят; такие со стороны непонятные — в основном мы наблюдаем понятные формы одинокого подвижничества в келье — такие «нестандартные» формы монашеского подвига не придумываются, а сами «находят» на человека, как поэзия на Винни-Пуха, — человек просто приходит к тому, что есть для него самая органическая форма действия, по-дви-гающая step by step к изменению формулы души, очищающей себя от страстей; делание монашеское для тех, кто наблюдал его вплотную, есть область творчества — может быть, главного: творческого изменения себя, а формы творчества бывают иногда совершенно непредсказуемыми и со стороны кажутся странными.

Да, так параллельно с бизнесом он создал дом, семью, успел дать настоящее образование старшему и оставил на образование младшей; к концу жизни это был совершенно другой человек, хотя формула «преуспевающий бизнесмен — ортодоксально верующий — примерный семьянин» оставалась формулой его души; но его грохнула опухоль мозга, и он сгорел после наилучшей операции и всякой химии за полгода; но когда его перевезли в русский монастырь в Швейцарии и читали над ним молитвы, и он сам повторял слова кафизм, по его глазу сбежала одна слеза-слёзонька, и он чуть улыбнулся четвертью правой губы и преставился. Он не узнавал уже до того (я приехал на трех дурацких поездах — Мюнхен — Базель — Цюрих — Вэвэ) не только меня, а и своего сына, но о бизнесе за две недели до кончины говорил железно точно (к нему приезжали компаньоны из России, а я, словно в шапке-невидимке, во все время их переговоров сидел рядом и понимал, что в этом он понимает куда более меня). А я вот жив, а сколько выпил и выкурил, и пустил на ветер впустую времени жизни — вопреки собственной вере, мировоззрению! — и ничего не понимаю, а только плачу, про себя, про себя…

24

Диегу каким-то образом починили. Не то чтобы навовсе — какое тут «вовсе», когда не хватает двух третей сифона, — но как-то пролечили. До тех пор пока. В его случае и об этом успехе уже можно было докладывать с гордостью.

Он выписывался. Ему, как всякому правильно-молодому человеку, казалось, что, если ему сейчас хорошо, то и все хорошо, завтра всегда будет только завтра. Что ж, разве Иисус не заповедал: «Достаточно для каждого