Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

это железнодорожный район. Вы, может быть, не помните, но здесь несколько лет назад взорвали 191 человек». — «Хорошо, ведите в камеру. Я лягу на полу». — «Вам это не понравится. Там сидят люди, которые вряд ли вам по нраву. Вы им тоже можете не прийтись по нраву. В общем, это место не для вас. Да и для того, чтобы поместить вас в камеру, вы должны совершить правонарушение, чтобы я вас задержал». — «Например?» — «Например, ударить меня. Или оскорбить полицейского злобной бранью. Но тогда мы можем задержать вас надольше, чем вы рассчитывали пребывать в Мадриде…» — «Нет-нет, я не умею браниться по-испански. А бить полицейского… Вы были довольно любезны». — «Ну вот. И шагайте отсюда. Давайте я вам помогу. Вот, и сумка на плече. Кто знает, может, где-то и отель для вас найдется. Желаю счастья».

Разумеется, я понял из этого разговора только главное и восстанавливаю его по смыслу. Но главное я понял. Этот город против меня. Он не любит меня. Он ненавидит меня всеми фибрами своей гордой души. Словно я какой-нибудь там Наполеон. Мне тут не пасаран. Мне тут не встать где лечь.

Выбираться отсюда, как оказалось, надо было по обочине справа, то есть вверх; я даже и не понял, как я вошел в вокзал прямо; а вверх идти я уже совсем не мог. Но я вышел наверх. Там стояли такси — и был бар-кабак. Я зашел: это было единственное место, где было тепло. Так тепло, как в бане. Все пахло пивом, табаком и копченым мясом. Оно висело под потолком плосковатыми бурыми окороками-хамон и красноватыми колбасами.

Я увидел сквозь дым пустое место в углу и привалился к окну. Заказал пачку сигарет и кружку пива. Автоматически отметив, что местные сигареты в Испании из черного табака чуть не втрое дешевле, чем везде в ЕС. Я не понимал уже, холодно мне или жарко, и думал, что пиво после виски меня освежит. Никогда не думайте этого, особенно если смертельно устали, но виски еще действует самою сильною и страшною своею — похмельною частью. Когда похмелье уже сегодня — пиво освежает на 2 минуты и сушит горло и отнимает все, что осталось от ног и затылка, на все остальное время. Я сидел, сгорбившись и сгорбившись над своим горбом, то есть, сгорбившись дважды, иначе не могу это описать, и курил, и понимал, что дело мое — вот только этот черный горький табак. И тут хозяин принес мне кувшин холодной воды со льдом и на вопрос «сколько?» (этот вопрос я знал на всех языках Европы) ответил: «Нисколько. Это просто холодная вода, сеньор, а вы себя плохо чувствуете». Я кивнул, вложив в кивок столько благодарности, сколько мог. Испания есть Испания. От меня валил пар — но и здесь стоял пар, — и никто не собирался различать его оттенки. И все же спать я здесь не мог, что можно — то можно, а чего не положено — того нельзя. Славные времена 10-х, когда Сутин, Модильяни и Эренбург спали вповалку в «Ротонде» у милостивого хозяина, не подвергаясь проверке полиции и удивлению расходящейся под утро публики, прошли. В полуобморочном состоянии я набрал по мобиле германский номер сына. Ему даже в это время глубокого сна не надо было ничего объяснять — он очнулся от забытья, поняв, что это серьезно, зевнул и пробормотал: «Так. Ты подходи к каждому такси и давай мою трубку. Кто-то из них мне скажет, какой отель имеет свободное место по твоим деньгам».

После десяти проб все оказалось фуфлом: меньше 150 никто не обещал. Да еще за проезд — тоже не мелочь. Да еще это было непроверенным предположением, чтобы узнать наверняка, надо было ехать — а там нет свободных номеров — и хоть волком вой, а за пустышку таксисту все равно плати по счетчику.

Все. Умер. Надо только похоронить в тепле — отогреться после смерти. Будь что будет. Сейчас войду куда нельзя. Туда, где не ждали. В первый же отель на вокзальной площади — и пусть они делают со мной, что хотят. Дальнейшую «дорогу жизни», 50 метров до второго, а потом еще целых 25 до третьего отеля я не переживу и после смерти.

И я вошел.

— У вас есть одно место на одну ночь?

— Да. Но только на одну ночь.

— Прекрасно. Сколько?

— 89 евро.

— Я плачу. До?

— До 11.30.

— Прекрасно. Плачу заранее. Мой номер?

— Такой-то.

— Прекрасно. Ключи?

— Вот. Этаж такой-то.

— Буэнос ночес.

— Буэнос ночес.

Я все же смог раздеться, но на душ сил не хватило. Я зарылся в сладкую перину и сладчайшее одеяло — и…

Я встал. 10.35. В обычное время я бы задал себе после смертельной ночи еще часа два, но время — его было так мало для двух дней, и оно лучше меня знало, что уже и так поздно — и оно звало меня, и я вылетел из кровати и привел себя в кое-какой порядок. Я увижу Веласкеса, но где сыскать вторую койко-ночь?

Ладно. Я сменил майку и рубаху; куртку сменить было не на что — разве мог я думать, что она так промокнет от пота? и потом — пока тепло, а там я разложу ее на скамеечке и чуть просушу. Пусть, пусть, пусть я простужусь, но не в ней же… Я упаковал ее в кипу газет, чтобы не так пахло потом, сунул в рюкзак, спустился к портье. Там стоял другой, сменный.

— До которого часа я мог бы оставить у вас вещи? Я хотел бы забрать их как можно позже. И если бы вы порекомендовали мне здесь, неподалеку, где бы я еще мог переночевать одну ночь…

— Сеньор, но вы можете переночевать в вашем же номере.

— Как? Но мне же было ска…

— Сеньор, ваша комната свободна еще на ночь.

— Что вы говорите?

— Это будет стоить 75 евро.

— Плачу заранее. Вы уверены?

— Безусловно.

Вчера это стоило 89. Сегодня 75. Вчера было сказано: только на эту ночь. Сегодня оказалось, что номер свободен еще на ночь. А может, и на неделю? Ну, город. Избушка сама собой — точнее, в зависимости от характера портье и его взгляда на вещи, сама поворачивалась то передом, то задом. Просто терем-теремок. Я волк-волчище, из-за куста — хватище! В Германии, даже в Италии я не встречал ни одного кошкина дома.

Я вышел. Теперь все изменилось. В рубашке было тепло. Я зашел позавтракать. Все стоило копейки: омлет, ветчина, кофе. Спешить