Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

милая мама; чтобы ты тоже могла греться на южном солнышке – и сомневаться, а вправду ли нынче то число, которое указано на первой странице ежедневной газеты. Ноябрь! Воздух здесь как у нас, в Англии, в июне месяце; солнце столь жаркое, что я и нескольких ярдов не могу пройти без зонтика. И подумать только: я в Италии, а ты – в Уолворте! Я готова разрыдаться при мысли, что ты, быть может, никогда не увидишь этого дивного побережья, этого волшебного моря, этих летних цветов, которые распустились зимой. Прямо под моим окошком растут розовые герани – они прямо-таки буйствуют, словно являются не садовыми, а дикими цветами. Дижонские розы вьются по аркам и шпалерам над всей террасой – в середине ноября розарий в полном цвету! Только вообрази эту картину! А какая роскошь в гостинице – ее ты точно не сумеешь вообразить.

Гостиница почти совсем новая; ее строили и украшали явно без оглядки на стоимость работы и убранства. Наши комнаты обиты бледно-голубым атласом, который только подчеркивает пергаментный цвет лица леди Дьюкен. Впрочем, поскольку она целыми днями сидит в уголке на балконе и греется на солнце (кроме тех недолгих часов, когда выезжает кататься), а по вечерам устраивается в кресле поближе к камину, гостей не принимает, вообще не видит никого, только слуг из своей свиты, ее цвет лица почти не имеет значения.

Леди Дьюкен занимает лучшие апартаменты во всей гостинице. Моя спальня расположена внутри ее спальни, и до чего же это милая комнатка – всюду голубой атлас и белые кружева, и мебель тоже белая, украшенная эмалью. На каждой стене по зеркалу, так что мое задорное лицо уже изучено мною так, как я никогда не смогла бы изучить его дома. На самом деле, моя спальня – это гардеробная в главных покоях, но леди Дьюкен распорядилась перенести туда одну из кушеток с голубой атласной обивкой, и вот она служит мне уютнейшей постелью. Притом в солнечные утра я могу подвинуть кушетку к окну – это легко, ведь она на колесиках. У меня такое чувство, будто леди Дьюкен – моя родная бабушка, чудаковатая старушка, которая внезапно появилась в моей жизни – очень-очень богатая, очень-очень добрая.

Она ничуть не придирчива. Я много читаю для нее вслух, и она задремывает, а там и вовсе засыпает под мое чтение.

Порой она стонет во сне, как будто ей снится что-то страшное. Когда она устает слушать меня, то велит Франсине, своей горничной, читать французский роман и время от времени усмехается или ворчит; кажется, французские книги для нее интереснее произведений Диккенса и Скотта. Франсина читает очень быстро, а мой французский недостаточно хорош, чтобы понимать на слух. Мою свободу никто не ограничивает. Леди Дьюкен сама частенько отсылает меня погулять и развлечься, и я часами брожу по холмам. Всюду такая красота. Я теряю счет времени в оливковых рощах, взбираюсь выше, туда, где растут сосны, и гляжу на заснеженные горные пики, которые белеют над темными холмами. Родная моя мамочка, как мне открыть всю прелесть этих мест тебе, привыкшей своими бедными усталыми глазами видеть только противоположную сторону Бересфорд-стрит? А бывает, я никуда не иду: остаюсь на террасе, которая тянется по фасаду гостиницы и является любимым местом отдыха всех постояльцев. Под террасой разбит сад, где есть теннисный корт. Иногда я играю в теннис с одной очень славной девушкой – только с ней мне и удалось подружиться. Она годом старше меня, а в Кэп-Феррино приехала с братом. Он врач – точнее, хочет лечить людей. Лотта сказала, что перед самой поездкой в Италию он сдал в Эдинбургском университете экзамен и теперь считается бакалавром медицины. А приехал ради сестры. У Лотты прошлым летом случился сердечный приступ, который очень его встревожил. Брат и сестра – сироты, они одни в целом мире и нежно привязаны друг к другу. Я рада, что у меня такая подруга, потому что Лотта заслуживает всяческого уважения. Вот именно: уважения. Ты бы посмотрела, мама, как ведут себя другие девушки в гостинице, – тебя бы оторопь взяла! Лотта воспитывалась у тетки в сельской местности, далеко от столицы, и совсем не знает жизни. Брат дает ей читать только те романы – неважно, французские или английские, которые прежде прочел сам и нашел годными для сестры.

«Он обращается со мной как ребенком, – сказала мне Лотта, – но я совсем не против, ведь так приятно знать, что тебя любят, что твои занятия и даже мысли кому-то не безразличны».

Наверное, мама, поэтому некоторые девушки так рвутся замуж – им хочется, чтобы кто-то сильный, храбрый, честный и верный заботился о них и вел их по жизни. А мне вот никто не нужен, дорогая моя мамочка, потому что есть ты и в тебе заключен для меня целый мир. Никакой муж никогда не встанет между нами. Если даже я выйду замуж, моему супругу будет отведено лишь второе место в моем сердце. Но едва ли я сделаюсь чьей-то женой или хотя бы узнаю, каково это – выслушать предложение руки и сердца. Ни один молодой человек не может себе позволить жениться на девушке, у которой нет ни гроша. Жизнь сейчас слишком дорогая.

Мистер Стаффорд, брат Лотты, очень умен и очень добр. Он считает, что мне нелегко находиться при такой старой даме, как леди Дьюкен. Но ведь ему неизвестно, как мы с тобой бедны – ты и я – и сколь прекрасной кажется мне жизнь здесь, в Италии! Только меня совесть замучила: я наслаждаюсь всеми удовольствиями, а ты, которой они нужны куда больше, чем мне, не только не можешь их получить, но едва ли представляешь, каковы они – ведь так, мамочка? – потому что мой негодный отец начал вести себя дурно, едва ты за него вышла, и с тех пор твоим уделом стали невзгоды, заботы и борьба за существование».

Это письмо Белла отправила менее чем через месяц после приезда в Кэп-Феррино, когда итальянские пейзажи еще радовали новизной, а ежеминутная роскошь не начала приедаться. С тех пор она еженедельно сочиняла для миссис Роллстон предлинное письмо – именно такое, какое и должна сочинять девушка, всю жизнь прожившая при матери. Послания Беллы представляли собой скорее дневник, в котором она изливала душу. Сначала от них веяло радостью, но после Нового года миссис Роллстон стала улавливать ноту меланхолии за каждым детальным рассказом о местных красотах и человеческих характерах.

«Мое бедное дитя тоскует по дому, –