Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

Впрочем, Белла вполне могла скучать и по своей новой подруге, Лотте Стаффорд, которая вместе с братом совершала небольшое турне по маршруту Генуя – Специя – Пиза; раньше февраля ждать их возвращения не имело смысла, и Белле, понятно, было очень одиноко среди чужих людей, чье поведение и поступки она так подробно описывала.

Материнский инстинкт не подвел миссис Роллстон. Дочь была уже далеко не так счастлива, ибо схлынули первые восторги от резкой перемены, когда, недавняя жительница Уолворта, она оказалась на итальянской Ривьере. Каким-то странным, неведомым самой Белле образом в ее тело проникла вялость. Ей разонравились прогулки по холмам, и ее апельсиновый жезл[115] не расцветал больше от упоения, какое чувствуешь, легко ступая на каменистую тропу или жесткую траву горного склона. Ароматы розмарина и тимьяна, свежее дыхание моря больше не вызывали восторгов. Белле мерещились Бересфорд-стрит и маменькино печальное лицо, и тоска брала ее в тиски. Как далека была ее прежняя жизнь! А затем ей представлялась леди Дьюкен. Вот она – ни дать ни взять сморщенный щелкунчик – сидит, сверкая глазами, у камина, в котором ярко горят ветки олив; в гостиной жарко – дышать нечем. И при мысли об этом профиле и этих глазах Беллу охватывал необоримый ужас.

Другие постояльцы говорили Белле, что воздух Кэп-Феррино обладает расслабляющим действием и больше подходит старым, нежели юным, больным, нежели здоровым. Похоже, так оно и было. С тех самых пор, как Белла покинула Уолворт, ей постоянно нездоровилось, но она уверяла себя, что дело тут в разлуке с бесценным другом ее детства и отрочества – с матерью, которая была для нее няней, сестрой, подругой; которая хвалила и ободряла ее; в которой заключался весь мир Беллы. При прощании она пролила немало слез, а на мраморной террасе провела много печальных часов, устремив тоскливый взор на запад, жаждая оказаться за тысячу миль от Кэп-Феррино.

Белла сидела на своем любимом месте, в восточном уголке террасы, уединенном, затененном ветвями апельсиновых деревьев, когда до нее донесся разговор – двое постояльцев из тех, что проводят каждую зиму на Ривьере, устроились в саду на скамье, как раз под стеной террасы.

Белла вовсе не собиралась подслушивать, пока не было упомянуто имя леди Дьюкен; тут-то девушка навострила ушки, впрочем, без ощущения, что поступает дурно. В конце концов, никаких тайн собеседники не открывали – они просто обсуждали общую знакомую.

Людей этих Белла знала лишь наглядно. Первый был английский священник, который полжизни зимовал за границей; вторая была дородная, благодушная, хорошо обеспеченная старая дева, чей хронический бронхит обязывал ее по осени подаваться в теплые края.

– Вот уж десять лет я, что ни зима, сталкиваюсь с леди Дьюкен в Италии, но так и не смогла определить ее истинный возраст, – произнесла старая дева.

– Я бы дал ей все сто лет – и ни годом менее, – ответил святой отец. – Все воспоминания леди Дьюкен связаны с эпохой Регентства. Вероятно, на это время пришелся ее зенит; по отдельным ее замечаниям я сделал вывод, что она вращалась в парижском обществе, когда первый император[116] переживал лучшие дни – то есть, до развода с Жозефиной.

– Сейчас она не очень-то разговорчива.

– Еще бы: жизни в ней осталось совсем чуть-чуть. И она совершенно правильно избрала для себя затворничество. Я только удивляюсь, как этот итальянский шарлатан, этот уродливый старикашка, до сих пор не свел ее в могилу.

– А мне кажется, только он и поддерживает жизнь в леди Дьюкен.

– Дорогая мисс Мандерс, неужели вы считаете, будто иностранные шарлатаны способны поддерживать жизнь в ком бы то ни было?

– Леди Дьюкен – пример тому, святой отец, а ведь она со своим врачом не расстается. Однако он и впрямь не хорош собой.

– Не хорош! – воскликнул пастор. – Да в безобразии с ним не сравнится сам враг рода человеческого! Мне жаль бедную девушку, которая вынуждена жить при старухе леди Дьюкен и этом ее докторе Парравичини.

– Но ведь старая леди хорошо обращается со своими компаньонками.

– Несомненно. Она никогда не скупится; слуги называют ее добрейшей леди Дьюкен. Она – этакое морщинистое воплощение Креза в лице женщины; знает, что ей всех своих денег не растратить, и не хочет, чтобы ее капиталами наслаждалась родня, когда она сама сойдет в могилу. Видите ли, человек, дотянувший до таких лет, становится рабски зависим от самой жизни. Леди Дьюкен щедра с бедными молоденькими компаньонками, это верно, вот только осчастливить их не может. Они мрут у нее на службе.

– Не говорите «они», мистер Кэртон. Лично мне известно об одной девушке, которая прошлой весной скончалась в Ментоне.

– Вторая умерла в Риме три года назад. Я там был в это время. Добрейшая леди Дьюкен оставила свою компаньонку в английском семействе. Девушка ни в чем не нуждалась. Старуха не стесняла и не третировала ее, однако бедняжки больше нет. Говорю вам, мисс Мандерс: для всякой молодой особы ужасно находиться при паре чудовищ вроде леди Дьюкен и этого ее Парравичини.

Священник и старая дева заговорили о другом, но Белла их уже не слушала. Она не могла шевельнуться, а между тем с гор к ней прилетел порыв холодного ветра, а другой порыв прокрался снизу, с моря – и вот Беллу, которая сидела на солнце, в затишке, под сенью апельсиновых ветвей, среди южных броских красот, начал бить озноб.

И впрямь было в этой паре что-то зловеще-потустороннее: леди Дьюкен выглядела как одряхлевшая ведьма из аристократической среды, а возраст доктора не представлялось возможным определить: казалось, что вместо лица у него – восковая маска. По крайней мере, Белла никогда не видела столь нечеловеческих физиономий. Ну так что ж? Старость почтенна и требует всяческого уважения, тем более что леди Дьюкен так добра к Белле. А доктор Парравичини и вовсе безобидный ученый – никакого от него вреда, даже над книгами своими редко поднимает взор. Ему отведена отдельная комната, где он ставит всякие опыты – химические, естественнонаучные, – а может, и алхимией занимается.

Но что до всего этого ей, Белле? Доктор с ней отстраненно-учтив. И разве могла она устроиться лучше, чем в этой гостинице, больше похожей на дворец, под крылышком у богатой старой дамы?

Конечно, Белла скучает по милой Лотте; пожалуй, недостает ей и брата подруги, ведь мистер Стаффорд так много беседовал с ней – интересовался книгами, которые она читала, спрашивал, как она проводит время, когда не занята с леди Дьюкен.

– Приходите