Человек, который любил детей - Кристина Стед

шмотки, у унылых зубрил – домашнее задание. Для Луи все это было ново и восхитительно – настоящая Аркадия[123]. При виде мисс Эйден, ее алых губ и приветливой улыбки Луи начинала иронизировать и сочинять про нее всякие истории, а однажды, сидя на уроке мисс Красное пальто, она, вместо того чтобы слушать объяснение, принялась изливать на бумагу все то смешное, что жило у нее в сердце, и в результате из-под ее пера вышло такое вот творение:

«В цирке праздновали свадьбу! Гермафродит сочетался браком с бородачом, великан – с карликом, толстая леди – с голодным трюкачом, клоун в шароварах – с дамой в трико, блоха – со слоном, тигр – с лилией, шатер – с полькой, ветер – с русской, ксоло[124] – с тоником для волос, кутила – с пони, доллар – со счетом, прорицатель – с дырявой монетой, нога – с шагом, Панч – с бесплатным билетом на поезд, военнослужащая – с вуайеристом, кашель – с сипом, шея – с петлей, папская булла – с посудной лавкой, птичья гузка – с хвостовым пером, гриль – с подрумяненным бочком, бзик – с евреем, полет – с трапецией. Кто все это сообщил? Колокол оповестил. Кто звонил? Гамадрил. Кто дверь открыл? Кувшин. Кто принес цветок? Пончик. Кто испек пирог? Носорог. Большой? В два вздоха шириной, в семь слезинок высотой. Когда он был готов? Завтра. Из чего его пекли? Из куриных яиц, петушиных гребешков, ласточкиных хвостов, турецкого гороха, диких яблок, страстоцвета, плодов хлебного дерева и Мертвого моря. Кто пришел на своих двоих? Хлебная корзина. Кто тащил повозку? Ноги. Кто деньги заплатил? Пневмония. Кто там был? Вы все. Когда это было? Когда время приплыло».

Сей опус, ошеломивший и саму Луи (ибо она не понимала, как сумела написать такое, да еще со столь невероятной легкостью), подобно любым другим записками и клочкам бумаги, стал передаваться из рук в руки, вызывая взрывы идиотского смеха, который начинался хмыканьем, хихиканьем и заканчивался безудержным хохотом, так что в считаные минуты мисс Поллит призвали к ответу. Объект всеобщего внимания, она стояла перед классом, пока мисс Эйден, хмурясь, а потом улыбаясь, читала ее сочинение.

– Луиза, это ты написала?

– Да, мисс Эйден. (Смешки.)

– Когда?

– Только что. (Шепот.)

– Ты для этого приходишь на уроки?

– Нет, мисс Эйден.

«Нет, мисс Эйден», – подтвердил класс, бормоча и вздыхая на все лады.

– Сядь на место, – строго сказала учительница. Луи ожидала худшего: ее оставят после уроков и домой она опять вернется с опозданием. Однако, к неописуемому изумлению девочки, ее не наказали, и, пунцовая от стыда, она сидела за партой, думала о красивой приятной женщине, завладевшей ее сочинением, и ругала себя за совершенную глупость.

«Никогда больше так не буду», – в тысячный раз зарекалась Луи. Такой несчастной, как сейчас, она еще никогда себя не чувствовала. Словно сбылся один из ее кошмарных снов, в котором она шла по улице почти голая – в шляпе и корсаже, без юбки и обуви. Луи не смела поднять глаза на мисс Эйден и лишь краснела и хмурилась до самого конца урока, по завершении которого мисс Эйден с божественным милосердием вернула ей ее творение.

Дома летали искры. Хенни срывалась и орала как резаная по любому поводу, даже если кто-то из детей босой ногой наступил на случайно забытый гвоздь. Короткий период согласия между Луи и мачехой закончился. Теперь «от одного вида ленивой слонихи» у Хенни возникало острое желание выцарапать себе глаза, а «от одного вида» Эрни, таскающего отовсюду куски свинца, – утопиться в реке, а едва она слышала, как мальчики «рычат на Эви, требуя завтрак», ей хотелось собрать свои пожитки и навсегда уйти из дому. В общем, дома был кромешный ад, и Луи всегда радовалась, если ее оставляли в школе после уроков. В таких случаях домой она возвращалась одна – плелась пешком по дороге, что ей нравилось гораздо больше, чем, как это бывало во все остальные дни, ехать на автобусе и болтать с одной или второй подругой. Над Луи взяли шефство две одноклассницы, Лина и Эди, хотя ей более интересна была девочка по имени Клэр, называвшая себя Вихляшкой (что бы это ни значило). Она была высокая, энергичная, с кудрявыми короткими, как у мальчишки, волосами и миловидным круглым лицом. Одевалась она в рванье, сутулилась, ходила, шаркая ногами – отчасти дурачилась, отчасти потому, что на ее старых драных туфлях всегда не хватало какого-то элемента – носка, каблука, подошвы или верха. Ее застиранные фильдеперсовые чулки говнистого цвета всегда были замусоленные, дырявые и на ногах морщились и собирались в складки. Неглаженая блузка была вечно надета наизнанку, на юбке темнели грязные пятна, подол был порван. Хоть и не аристократка, она могла похвастать изяществом рук, которые, правда, тоже всегда были грязные, и даже на ее лице, если она плакала (а такое бывало), от слез оставались белые бороздки. На обед она обычно приносила сэндвич или кусок черствого хлеба и никогда не сдавала деньги на школьные нужды.

– Клэр Мередит, что с нее возьмешь, – равнодушно говорили девочки, наблюдая за ней. Клэр вечно тратила время попусту: положив на парту кудрявую голову, болтала с какой-нибудь другой головой или фантастически красивым мелким почерком писала шутливые записки и пускала их по классу. Домашнее задание она никогда не выполняла, не могла ответить ни на один вопрос, и если ее вызывали к доске, просто весело, от души смеялась, глядя на учительницу.

Однажды Луи получила на уроке записку, которую ей передали, как обычно, «классной» почтой.

– «Тебе я буду ноги целовать. Хочу тебе я в верности поклясться»[125]. – С дальнего конца класса на нее смотрела и хохотала Клэр – голубоглазая Калибан. Будто дурочка, она трясла кудрявой головой, обнажая в широкой улыбке все свои тридцать два здоровых белых зуба. Недолго думая, Луи схватила ручку и, приняв сосредоточенный вид, написала ответ, который отправила Клэр тем же путем, каким ей была доставлена записка: «Да это, ей-богу, ерундовое чудище! А я-то его боялся! Жалкое чудище!»[126]

Заливистый смех Клэр вызвал бурю аплодисментов, и даже учительница, на этот раз мисс Белмор, рассмеялась.

– Девочки, девочки! – утихомирила она класс спокойным серебристым голосом.

Луи стала главной почитательницей мисс Эйден. Придя домой (а по приближении к Спа-Хаусу она шла все медленнее и медленнее, а потом долго стояла на тенистой подъездной аллее, ибо с каждым днем ярость домашних бурь усиливалась, становилась невыносимой), она чистила