Девушка с лютней - Фатьма Алие Топуз

Эти слова показались Бедии неуместными, но взгляд Шеми выдавал его беспокойство за её состояние и будущее. Однако когда он заметил, что у Бедии, которая не имела ни малейших сомнений касательно благополучия своего брака, изменилось лицо, он сказал:

– Ну, если что… Я хотел сказать, что если вдруг тебе захочется сменить обстановку или совершить небольшое путешествие, то мой дом – это твой дом.

После отъезда Шеми отношения между Маилем и Бедией некоторое время складывались благополучно. Однако вскоре, когда умерла мать Бедии, Маиль, не желая больше жить со свояченицей в одном доме, решил переехать в собственный дом и забрать Бедию из отцовского дома. И никто не смог воспротивиться его настойчивости и упрямству.

Они с Бедией и её двумя рабынями переехали в отдельный дом. Вечерами они иногда вместе музицировали, хоть страсть Бедии к уду постепенно угасла. Маиль тоже играл на уде, чему научился в доме у Бедии у её учителя Й. Однако когда Бедия начинала играть сложные мелодии, которые они разучивали вместе с отцом, Маиль начинал скучать и засыпать. Для него музыка была лишь весёлым развлечением. Семейное счастье продолжалось недолго. Маиль стал часто приходить домой поздней ночью сильно выпившим или не приходил вообще. Бедия проводила ночи, проливая слёзы. Деньги стали быстро исчезать. Маиль тратил немалые суммы на то, чтобы хорошо выглядеть и содержать дом. И если сестра Бедии жила спокойно благодаря доходу от сдачи дома в аренду, то её собственное состояние таяло на глазах. Печаль, которую она испытывала из-за поведения мужа, была так велика, что денежные проблемы для нее были несущественными, и она совсем не думала о них. Все её мысли были о муже. Почему он не возвращается домой по вечерам? Где он проводит ночи? Она не могла думать ни о чём другом. Когда она спрашивала его, он отговаривался, что провёл одну ночь у какого-то приятеля, другую где-то ещё, третью там-то, а порой был слишком пьян, чтобы объясняться.

Единственным спутником Бедии по ночам был её уд. Она играла, плакала, и инструмент отзывался на её боль. Как сильно отличалась её игра теперь от той, что была прежде. Больше не было восхищенных аплодисментов и возгласов Назми, её учителя, её отца. Где же то веселье, та радость, те сладкие чувства… Те моменты, когда она пыталась растрогать отца своей музыкой, её усилия, чтобы он пустил слезу от её таланта… Теперь плакала одна она. И уд, словно чувствуя боль этой несчастной женщины, помогал литься её слезам. И этим горьким мелодиям, что сопровождались печальными вздохами Бедии, отвечал лишь следующий стон задетых струн. Ни одобрения, ни восхищения больше не было, как не было рядом ни другого голоса, ни единого звука. Порой ночами Бедия, играя, так погружалась в музыку, словно теряла себя, желая утонуть в мелодии, раствориться в ней, умереть. Она хотела, чтобы душа её, охваченная этими горестными мелодиями, взмыла ввысь сквозь облака. Бывали ночи, когда она целыми часами пребывала в таком состоянии, не приходя в себя.

Почему Маиль не возвращался домой? Неужели он был так зависим от алкоголя, что засыпал в домах друзей, с которыми ночами выпивал? Или… она боялась сказать это сама себе.

Из-за небольшого наследства в сто лир, что достались Маилю, ему пришлось ехать в Египет. Бедия поехала с ним. Она была поражена, увидев популярность уда в Каире. Если в Сирии этот инструмент был не особо популярен, то в Египте уд пользовался большим уважением. Она была восхищена игрой местных уди, чье мастерство достигло невероятных высот. Они провели в Каире шесть месяцев. Страсть Бедии к уду вновь разгорелась, она не хотела уезжать. Она поняла, что её собственное мастерство не стоит здесь ровным счётом ничего, что ей нужно учиться и учиться ещё усерднее. И Маиль стал приходить домой по вечерам. Бедия не хотела покидать Каир – как из-за занятий на уде, так и из-за умиротворенного поведения мужа. Когда они вернулись в Дамаск, она снова начала брать уроки у мастеров, приехавших из Египта.

Однажды Маиль забрал из дома канун с серебряной отделкой и серебряный футляр для него, сказав, что хочет переплавить серебряные части в новый кофейный сервиз. Но время шло, а сервиз так и не появлялся. Раздосадованная Бедия отправилась к ювелиру, чтобы выяснить, почему работа затянулась. Ювелиром, который, по словам мужа, занимался их кофейным сервизом, был Тома. Она пожаловалась ему, что нельзя так долго изготавливать кофейный сервиз, на что мастер лишь удивленно молчал. И чем дольше он молчал, тем больше злилась Бедия. Наконец он сказал:

– Ситти, о каком сервизе идет речь?

– Как каком?! О сервизе, который у тебя заказал Маиль Бей!

– Это какая-то ошибка, Ситти! Вероятно, Маиль Бей заказал его у другого ювелира.

И говоря эти слова, Тома язвительно улыбался. Если он и правда заказал его у другого ювелира, то что это за странная улыбка? Потому что… серебро действительно было у Томы, но не для изготовления сервиза. Маиль продал его. Эта язвительная улыбка поразила Бедию, как отравленная стрела. У неё закружилась голова. Впервые в жизни она испытала такое унижение. Она с трудом дошла до дома. Почему?.. Почему он попросил её канун, что подарил ей покойный отец? Почему он не сказал, что ему нужны деньги? Это означало одно: он не мог объяснить, на что они потрачены. Потому что он всегда просил у неё деньги для расходов на одежду и дом. Она металась между желанием всё понять и страхом узнать правду. Ведь если она узнает правду, все её надежды, всё счастье будет разрушено, жизнь её будет отравлена. Эта тайна убивала её, но в то же время казалась ей менее мучительной, чем правда.

Её вечная задумчивость и печаль утомили даже её рабынь. Дом стал слишком тягостным для них. Они начали говорить, что хотят, чтобы их продали, хотят служить в других домах. Бедия была глубоко уязвлена их намерением покинуть её в такой момент, когда ей были нужны те, кто заботился бы о ней, поддерживал. Равнодушие рабынь, для которых она столько сделала, чьи нужды всегда удовлетворяла, которых никогда не обижала, ранило её и так измученное сердце. «Если им не хватает верности, пусть уходят!» – говорила она. Разве они не знали,