Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк

– Вы не смотрите, что у меня так грязно и не прибрано, – извинился старик и потащил его на кухню, где они сели пить чай из грязноватых чашек. – Сил на всё не хватает.

И тут Яшка заметил на столе пачку читанных-перечитанных газет на иврите.

– Откуда они у вас? – удивился Яшка.

– Я выписываю их. Сегодня это не запрещено. Правда, газеты коммунистические, а не те, которые в Израиле повсеместно читают, тем не менее хоть что-то…

Слово за словом Гринберг рассказал Яшке свою весьма любопытную историю, в которую очень трудно поверить поначалу, но, чувствовалось, что старик ни слова не привирает, и всё в ней чистая правда.

Родился он в большой еврейской семье в северном польском местечке, и перед самой войной, чувствуя, что скоро сюда придут немцы, и ничего хорошего евреев не ждёт, вместе с семьёй перебрался в Белоруссию, а оттуда ещё дальше, за Урал. А так как сам Моисей к началу войны уже достиг призывного возраста, то его забрали в армию, где он окончил курсы и прослужил до самой Победы санитаром в медсанбате. Был и на передовой, но, слава богу, уцелел в отличие от остальных своих братьев, судьба к которым оказалась не такой благосклонной, как к нему. Сразу после окончания войны его сильно поредевшая семья засобиралась назад на родину в Польшу, и Моисею стоило огромных трудов уговорить свою русскую жену, свадьбу с которой они сыграли совсем недавно, отправиться вместе с ним. В конце концов они всё-таки уехали, но в Польше ситуация оказалась совсем не такой, какую они ожидали. Местные жители возвращающимся евреям были не рады, и, спасаясь уже от реально назревающих погромов, они отправились дальше – в Палестину. Почему не сразу в Америку, как ехали многие из соотечественников? Английского языка Моисей не знал и учить не собирался, зато иврит учил ещё ребёнком в хедере. Оказавшись в подмандатной Палестине, они поселились в одном из только что образовавшихся кибуцев, где Моисей устроился рабочим на металлообрабатывающий заводик и проработал там без перерыва до середины пятидесятых годов. Он даже принимал участие в профсоюзном движении, набиравшем обороты в те годы в полусоциалистическом еврейском образовании, очень скоро объявившем себя государством Израиль. И всё у него до поры до времени складывалось прекрасно – и дом каменный построил, и деньги неплохие стал зарабатывать, и с языком никаких проблем не возникало, вот только жена всё время капризничала и ни в какую не хотела оставаться здесь до конца жизни. Всё для неё здесь было чужим и враждебным и в конце концов даже муж, постоянно пропадающий на работе или по профсоюзным делам, стал не в радость. Такая ситуация не могла продолжаться бесконечно, и однажды она собралась и уехала к себе на родину, в город, где они сейчас с Яшкой беседуют за чаем. Первое время, пока была возможность, и между Израилем и СССР существовали дружественные отношения, Моисей писал ей письма, отправлял деньги и постоянно звал вернуться назад к нему, а потом и такой возможности не стало. Границы закрылись, опустился железный занавес. Почти до середины семидесятых он прожил в своём большом израильском доме бобылём, а потом, почти сходя с ума от одиночества, продал всё, что смог, а остальное бросил, сорвался с места и отправился в Россию к жене. Приехал – и с ужасом узнал, что её уже десять лет как нет в живых. Детей же они так и не сподобились завести… Назад в Израиль его, естественно, никто уже не выпустил, вот он и поселился здесь тем же бобылём, только уже в небольшой съёмной квартирке на окраине и получил небольшую пенсию от государства, позволявшую худо-бедно сводить концы с концами. Да и много ли ему в его нынешнем положении нужно?.. Если дело со школой пойдёт на лад, и он будет преподавать иврит детишкам, то это окажется огромным подспорьем его очень скромному бюджету…

– А что же вы сейчас не уезжаете в Израиль? – поинтересовался у него Яшка. – Сегодня уже никто никого не держит.

– Сам не знаю, почему, – грустно пробормотал старик, – что-то уже перегорело во мне. Сил не осталось. Да и не смогу я третий раз срываться с места и начинать жизнь заново…

После разговора со стариком Яшка твёрдо решил про себя: заработает воскресная еврейская школа или нет, не столь важно, но несчастного старика без поддержки он не оставит. Грустно на закате жизни оставаться совершенно одиноким…

До нового учебного года, когда повсеместно начнутся занятия, оставалось совсем немного времени, поэтому они с Ициком принялись с усиленной энергией продвигать свой проект еврейской воскресной школы. Даже выбивание у городских властей старого здания синагоги было отложено на будущее. Деньги от Хабада, регулярно привозимые Ициком из столицы, открывали для них любые двери, делали покладистыми чиновников самого высокого уровня, и горе было тому начальничку, в чьих жилах текла хоть струйка еврейской крови, – Ицик клещом впивался в него, давил на воспоминания о еврейских предках и на совесть, а в итоге добивался всего, что хотел. Ну, или почти всего.

Однако открыть школу к сентябрю так и не удалось. Оказывалось, что перспективным преподавателям следовало пройти специальные курсы, и это заняло бы довольно много времени. Также ясно было, что обычного педагогического образования для такой школы недостаточно. Плюс к этому необходимо провести соответствующую рекламную кампанию, дать объявления в городских газетах, напечатать плакаты и листовки. И всё это, благодаря стараниям Ицика и Яшки, продвигалось весьма успешно, но тут уже возникла проблема с той стороны, с которой её никто не ждал.

Активисты из недавно возникшего городского еврейского культурного центра, считавшие всех местных евреев чуть ли не собственными поданными, и монополизировавшие проведение всех еврейских мероприятий, резко ополчились на энергичного раввина, вторгшегося без спроса на их поляну.

Тут, наверное, имеет смысл немного поговорить для ясности о том, что же не смогли поделить активисты с раввином. Этим яблоком раздора как раз и оказались те несчастные оставшиеся евреи, ради которых затевались все эти организации. А может, и не они вовсе, а деньги, выделяемые спонсорами на развитие еврейской жизни.

В провинциальном среднерусском городе, бывшем пограничном форпосте на черте оседлости, отделявшей многочисленные украинские и белорусские местечки от городов, в которых селились преимущественно представители коренных национальностей, а ныне ставшем новым пограничным