Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

стрелочника взялась за государственное дело на мелком смолокуренном заводе. Она сразу почувствовала, что там нетрудно, что зажиточное государство вести легче, чем бедняцкий односемейный двор; и действительно, заботой старой крестьянки смолокурня стала работать лучше, программа начала немного перевыполняться, а мать Ивана Алексеевича на осень получила премию – патефон с двадцатью пластинками и кофту (юбку обещали додать потом, когда будет получен суконный материал).

Алексей Кириллович вдался в тоску, когда его старуха получила патефон и кофту. Он попробовал свои мускулы, погладил себе голову с умом, ощупал остальное тело: осталась ли в нем сила для могучего действия на славу и на премию?.. А старуха ничего ему не сказала, она не похвасталась и не попрекнула: что же, дескать, дела-то ведь вот какие на свете, а ты думал, всё шутки.

Старик вздохнул, взял ружье и пошел в лес стрельнуть чего-нибудь.

– Ты куда? – окликнула его жена. – Опять по кустам ходить, одежу рвать, – лучше б в кружке где-нибудь учился… А то принесет белку или зайчишку – гляди, изобилие какое!

– Дай хоть я пойду кислородом-то подышу! – отзывался старик. – Я силы хочу прибавить, чтоб работать было способней…

– Каким таким кислородом! – загадочно удивлялась старуха. – Я вот сроду им не дышала, а гляди, какая вышла-ты мне теперь не под стать…

– Я старик отстающий! – соглашался Алексей Кириллович.

– Отстающий? – спросила жена. – Вернись только с охоты без всего, я тебе отстану тогда! Ты хоть в лесу-то первым будь, там же хищники живут…

Сын, вернувшись с Медвежьей Горы, тотчас же попросил мать завести патефон.

– Старые носят, а молодые просят! – выразилась мать и завела веселую музыку на пластинке. Она уже знала, как действует механика в патефоне.

Катерина Васильевна пригорюнилась и засмотрелась на мужа.

– Ты чего? – спросил ее Иван Алексеевич.

– Я ничего, а ты вот – неудельный! – сказала жена; она отвернулась лицом и заплакала: у людей и патефоны, и кофты, и мужья начальники, а у нее мало: всего одна изба, и то пополам со свекровью.

Она согнулась над колыбелью с дочерью и затихла в печали своей судьбы.

Иван Алексеевич глядел в окно, в лес: убежать туда, что ли! Начальником каким-либо он все равно стать не может – там надо думать специально. Но ведь лес тоже вырубят когда-нибудь, а в человечестве жить теперь становится все более загадочно и хорошо. По железной дороге, на платформах, везут великие машины и дворцы в разобранном виде, в библиотеке толстые книги лежат, красивые люди едут мимо в поездах…

На следующее дежурство Иван Алексеевич прочитал приказ начальника станции, что старший стрелочник тов. Федоров повышается в зарплате на пятьдесят рублей в месяц и временно назначается сцепщиком, на дефицитную и ответственную профессию.

В тихий краткий день глубокой осени, в тупиковом пути, шла погрузка шпал. Человек десять мужчин и женщин поднимались со шпалами по мосткам на платформы, складывали там шпалы и сходили вниз, чтобы опять брать груз на плечи. Так и шло обращение труда.

На выход тупик поднимался круто в гору на большой подъем, туда паровозам приходилось вывозить груженые платформы, работая песочницей и форсируя топку во весь сифон. Шесть человек, целая бригада, лежали под вагонами и дремали, не тратя сил на пустую жизнь, когда нечего делать. Для этой бригады еще не подали платформы, и люди ожидали работы.

Для них старался сейчас Федоров на станции. Он подогнал паровозом порожнюю платформу к спуску в тупик и велел машинисту остановиться; дальше платформа пойдет самоходом, а под уклоном сцепщик ее примет на башмак. Чтобы платформа не ушла, Иван Алексеевич подложил под один колесный скат старую бесхозяйственную шпалу, которая лежала без назначения возле пути, и пошел снимать сцепную стяжку, чтобы освободить паровоз. Но платформа сильно отошла от паровоза, и стяжка натянулась в струну, поэтому Федоров крикнул механику: «Нажми маленько». Механик нажал, стяжка провисла, и Иван Алексеевич легко сбросил ее со сцепного паровозного крюка.

Платформа потянула Федорова от паровоза под уклон, сцепщик ухватил стяжку обеими руками, чтобы окоротить вагон, но шпала, подложенная под скат, хряпнула от хода колес, и железо стяжки начало жечь руки Федорова – вагон уже повис над заслоном, в конце которого шла погрузка. Однако Федоров уперся ногами в путевую рабочую шпалу, решив не жалеть кожу на руках – она сейчас сгорит, а потом зарастет опять. У него загудели ноги от усилия в костях, его повезло волоком за вагоном, он сообразил, что пользы нет, и выпустил из рук сцепной прибор.

Внизу работали люди, населения у нас мало, – кто будет жить, с кем придется водиться, кто сыграет на музыке, если внизу вагон подавит насмерть людей… Федоров знал, что там есть и женщины, а они могут родить и тех, кто сумеет писать книги или станет прекрасен и хорош сам собою по сердцу и характеру, кто споет когда-нибудь неизвестную песню или вообразит в своей душе в будущем рябоватого стрелочника с Медвежьей Горы и скажет, жил давно один бедный человек на свете. Вагон надо удержать, иначе меньше станет людей, меньше человечности, а животных и растений очень много, но от них скучно.

Иван Алексеевич бежал рядом с разгоняющимся вагоном. Он подымал попутные доски и колья, бросал их под передний скат, но вагон сокрушал их с разгона, как ничто, и набирал скорость вперед. «Без них скверно станет на свете, их будут хоронить в гробах с цветами, страшная музыка заиграет!» – решал в уме судьбу нижних рабочих Федоров. Он схватил с балласта путевой железный лом и с точным прицелом всадил его между спиц бегущего вращающегося колеса в переднем скате. Лом развернулся в воздухе и свободным концом сбил Федорова с памяти и с ног, а затем подбросило уже беспамятного человека ко второму скату и ударило головой в буксу. На втором и третьем повороте колеса лом начал гнуться и корчиться, потому что он задевал свободным концом за балласт и за шпалы; согнувшись, он впился между шпалами в песок, а две спицы в колесе взял в распор, посинел на сгибе от напряжения, от температуры и удержал вагон на месте.

Федоров лежал в песке и слышал, как машинист сказал: «Федорова зарезало!»

– Нет, – подумал Иван Алексеевич, – это неверно. И он встал, чтобы узнать, что случилось.

– Ты живой, или – как? – спросил у Федорова механик.

– А ты? – спросил Иван Алексеевич и почувствовал, что его правая рука вся холодная, точно к ней привязали лед и он не тает, а сосет из его тела тепло, доставая