Пассажиры империала - Луи Арагон

— Убить вас… А может быть, у вас тоже мать есть, живёт где-нибудь на берегу лагуны в заброшенном доме, бусы нанизывает да каждый год ребят рожает… Убить вас… А вдруг у вас есть сестра… девчонка, которая ещё в куклы играет?

Поколебавшись немного, он всё-таки выпил ещё вина. Потом сказал:

— Хотите, я дам вам шанс? Ради вашей сестры… — Он порылся в карманах. — Куда же я их засунул? Ага, вот они! Все тут… одна, две, три… — Он вытащил колоду засаленных карт и стал их пересчитывать на углу стола. Остановился и, погладив свой нож, продолжал: — Пятнадцать… Нет, я уже говорил: «Пятнадцать»… Шестнадцать, семнадцать…

Всего оказалось пятьдесят две карты, вместе с теми, которые он обнаружил у себя в другом кармане.

Пьер сделал вид, что хочет встать из-за стола.

— Не шелохнись, турист, а не то я тебе кровь пущу… Даю тебе шанс на спасенье… Садись вот сюда… Напротив меня… Смотри, как надо играть… Я сейчас тебе объясню…

— Ступайте-ка лучше домой, проспитесь…

— Ага, вот как ты думаешь отделаться? Шалишь! Даю тебе шанс… Хорошая штука — игра, чудо что такое! Игра! Ничего нет лучше в жизни. Игра! Всё поставишь на карту: небо, солнце, любовь, деньги… А то что ж? Работай, работай… только и знай, работай. А тут — игра. Карты решают. Слушай, давай разыграем твою шкуру… Она ведь мне принадлежит. Если проиграешь, я тебя убью… Если выиграешь… Ну что ж, если выиграешь, на что-нибудь другое будем играть… На-ка, выпей!

И вот началась странная партия… Карты падали на стол, а чёрный кот, выгнув горбом спину, ходил под столом, петляя между ногами игроков, как лыжник петляет в слаломе.

VI

Понять эту игру оказалось легко. Как и все азартные игры, она не требовала от игроков особого ума. Чем больше в игре царит голый случай, тем сильнее она опьяняет. Чёрный кот, статуэтка богоматери, фантастические тени на стене, миска с лущёным горошком, рюмки, бутылки, тесная комнатушка, а за окном непрестанный плеск дождя… Вполне подходящая обстановка для игры в карты, обыденная, как сама скука. Анджело был не очень грозным партнёром, но когда твоя жизнь поставлена на карту, то если даже возможный твой убийца всего лишь пьяный мальчишка, — каждая карта важна, и сердце у тебя колотится. Игра шла в три кона. Первый кон Анджело выиграл, второй — проиграл… Он всё говорил, говорил о себе, о тысяче разных вещей, о каких-то людях; как в калейдоскопе, мелькали в его болтовне пёстрые осколки незнакомых жизней, а он тем временем сбрасывал карты, бил карты, брал взятки, сдавал карты…

Пьер посматривал на открытый нож. Странно, как изменился характер опасности, — она сделалась более волнующей, влекущей, жгучей, с той минуты как стала связана со случайностями карточной игры. От Пьера Меркадье не ускользала нелепость положения, но почему же он оставался тут, когда прекрасно мог встать и уйти? Он принимал все условия своего приключения. Беспрекословно! Может быть, это извращённость. Напечатают в газетах: «Убит в Венеции». Пускай. А всё-таки щекочет нервы! Дешёвка? Пускай. Но карты гипнотизируют. Старые, истрёпанные, с оборванными углами. Пускай. А что же это значит? Моя карта бита. У меня туз, у него вдруг козырь…

За окном шумел дождь, в комнате неумолчно бормотал Анджело. О чём же думал Пьер под этот двойной аккомпанемент? Ему представилось, как он сидит утром у себя дома за завтраком и не слушает болтовню Полетты; дети прощаются и уходят в школу, а он ещё не обут — сущая мания! Сидит в ночных туфлях, держит в руке рожок для надевания ботинок, на столе перед ним газета… Анджело взял прикуп… В газете напечатаны цифры… колонки цифр… На бирже тоже азартная игра… Только посложнее, чем эта… Он вёл игру всю жизнь… Внимание! Перед Анджело карта, передо мной карта, — сейчас решится исход партии. Анджело переворачивает карту, это дама треф, похожая на Бланш. Пьер кладёт руку на свою карту… Смертельную карту… Медлит. Так это Бланш принесёт ему смерть? Он приподнимает уголок карты, заглядывает из-под низу. Лампа светит слишком слабо. Боже мой! Всё поле белое. Значит, это не фигура! Он разом переворачивает карту… Червонный туз! Анджело отталкивает нож.

— Стало быть, ты не умрёшь от моей руки… — говорит он.

Какой демон вселился в Пьера Меркадье? Ну, что же ты? Вставай и уходи, болван, раз тебя не удерживают. Так нет, не тут-то было! Он выпрямился, берёт со стола карты, тасует их, перетасовывает и говорит насмешливо, но взволнованно, хриплым голосом:

— Давай ещё сыграем? Ты ставишь нож, а я луидор.

Безумие со всех точек зрения! На стол падает монета достоинством в двадцать франков, и блеск золота, по-видимому, задел Анджело за живое.

— Ты у меня сестру украл… Ты у меня свою жизнь выиграл… а теперь вздумал искушать меня своим золотом?

Меркадье сдал карты. Был уже обеденный час, но партнёры как будто нарочно затягивали игру, чтобы подольше не возвращаться домой. Пьер уверил себя, что больше всего на свете ему хочется завладеть вот этим ножом, который чуть было не всадили ему в сердце. По правде сказать, с того мгновения, как он открыл червонного туза, самый смысл игры изменился; азарт сливался теперь с жаждой господства, которую иной раз испытывал Меркадье, словно бы это и не он чувствовал, а кто-то другой в нём, быть может, его далёкие предки. Неизвестно, отчего ему опять пришли на ум те же мысли, что и тогда, перед памятником Коллеони. Он смотрел на своего жалкого партнёра, на слабосильного и пьяного юнца, и настоящий вихрь злорадства поднимался в пустыне его одиночества. Ведь одиночество-то осталось. Никуда от него не денешься. Всё равно вернёшься к нему, словно к самой милой любовнице.

Но тут — игра… все понятия переворачиваются — осторожность, безделье, жизнь… Всё воспринимается по-иному, все пропорции меняются… Игра — арена борьбы в одиночку. Ведь игрок всегда борется в одиночку.

Противник, с которым он вздумал померяться силами, для него всё равно, что море для пловца, это уравнение в человеческом облике, которое нужно решить, — но отнюдь не такой же человек, как ты. И всё же, сражаясь с этим противником, обманываешь чувство одиночества, как обманывают чувство голода, чувство страха…

Всякий, кто поглядел бы, как этот бывший учитель истории мечет карты в задней комнате венецианского кабачка и жаждет только одного — выиграть нож у несчастного, пьяного парнишки, изумился бы выражению дикого злорадства на его лице и подумал бы, что перед