Пассажиры империала - Луи Арагон

Ведь никому не известно было, что в жизни Пьера Меркадье настал переломный момент, к которому постепенно привели все этапы его существования, никто не догадался бы, какое важное, ещё плохо осознанное Пьером значение имеет этот момент, независимо от окружающей обстановки, от всего, что происходило в этой каморке, независимо от всех слов и действий игроков.

Игра, несущая с собою сумбур и головокружительно острые ощущения, вторглась в его жизнь нежданно, из-за нелепого и ничтожного случая, но в ней была своя властная логика, своя мораль и оправдание. Пьер Меркадье выиграл нож, и теперь ставкой была получка Анджело. Сорок лир, весь заработок за неделю работы в мастерской, понемногу ушли из кармана Анджело… Разумеется, выиграть эти деньги у сумасбродного юнца, лишить его куска хлеба — дело довольно жестокое, и удачливому игроку минутами было стыдно… Но ведь главное-то, главное вовсе не в деньгах… Что для Пьера Меркадье какие-то жалкие сорок лир? Всё равно что лущёный горошек на углу стола. С такой же лёгкостью он согласился бы сыграть и на этот горошек. Главное было в том, что он понял, в чём сила игры: игра — это способ убежать от самого себя и от других. Игра! Слово это вертелось и блестело, как стеклянный шарик при ярких огнях. Слово это преследовало и пленяло Пьера… Голова у него кружилась не от этой смехотворной партии, а от мыслей обо всех будущих партиях, обо всех азартных играх, в которые ему предстоит играть…

Вдруг Анджело, как скребком, провёл ребром ладони по столу и смешал карты.

— Вы что думаете?.. — крикнул он. — Думаете, вы всё у меня отняли? И сестру и получку?

На пороге появилась служанка. Анджело одной рукой показал ей на бутылку, другой собрал со стола карты.

— Нет, врёшь… Я ещё могу сразиться с тобой. Всё отыграю — и сестру, и получку, и нож… и твою жизнь… Смотри!

Он порылся в кармане и бросил на стол что-то металлическое и блестящее: обрезки золота и два маленьких бриллианта.

— Вот? — прошептал он. — Украл! Понимаешь… украл! Не одному тебе красть… наших сестёр… Ты, что ж, думаешь, можно жить в нищете и каждый день, каждый день чеканить золото, золото, золото? Я и украл. Да это пустяки. Я украду побольше… Буду таскать как сорока… и прятать в свою кладовую… У меня кладовая… наверху, в пустых комнатах… Там, где я вас застукал.

Он расплакался, всхлипывал, шмыгал носом, смешал карты.

— Погоди, — заговорил он наконец. — Ставлю бриллиант против ста лир. Тебе прямая выгода, ты ростовщик… Клади сто лир…

Он подвинул пальцем и положил перед собой маленький бриллиант без оправы. Меркадье замялся, но всё-таки достал из бумажника сто франков. У Анджело заблестели глаза. Началась новая партия. Анджело бормотал:

— Донести на меня ты не можешь… Я скажу, что это ты подговорил меня украсть… и я принёс сюда золото и бриллиант, как мы условились… А то как ты объяснишь наше знакомство? Богатый турист сидит с подмастерьем-ремесленником в такой час в кабаке. Это в Венеции-то! Подозрительно! Вот что, самое малое, скажут люди… И мне поверят…

Вся эта болтовня была нисколько не лучше разглагольствований Полетты по поводу остывшего кофе, но кража, даже такая убогая кража, придавала картёжной игре характер разгрома всех моральных устоев, в котором Пьер Меркадье чувствовал потребность такую же властную, какой бывает у иных потребность в чистом воздухе. Ведь он и сам совершил кражу, верно? Обокрал жену и малых детей. Все его деньги — добыча грабителя. Впрочем, большие деньги — всегда грабительские. Но здесь-то, по крайней мере, всякие лживые оговорки исчезали — надо всем господствовал закон игры, всё преобразующий, всё очищающий, как пламя. Согласно этому закону, который является всеми признанной условностью, Пьер мог спокойно приобрести в игре краденые бриллианты: ведь карточный долг — это дело чести, не правда ли? Одна карта бьёт другую, выбрасывают стаканчиком кости, — собственность исчезает, долой проклятие труда, случай дарит деньги и случай их поглощает; больше нет ничего устойчивого, всё в мире разлетается, ускользает… Ах, азартная игра! Она разбила все заповеди морали. Впрочем, эти заповеди умели только осуждать её, не думая о той силе, что таится в ней, о силе, которая переворачивает у человека всё нутро и влечёт его к азарту. Проклинайте, проклинайте, а сколько ни старайтесь, всё равно люди всегда будут играть.

Сто лир перешли в дрожащие руки Анджело. Но теперь дело шло не об Анджело, не о деньгах, не о раскрытом ноже, брошенном на стол, не о Франческе, чьё имя ещё вырывалось иногда вместе с рыданиями у её брата, — нет, для Пьера Меркадье важно было только одно: великое самоутверждение. Важно было доказать, что деньги, господствовавшие прежде над его жизнью, уже не имеют над ним власти, что ему наплевать на деньги, плевать решительно на всё, он способен рисковать жизнью за карточным столом, как рисковали некогда мужчины своей жизнью в кровавой сече, готов поставить на карту всё: и крушение своей жизни, и своё возрождение, дать доказательство своей свободы… Дрожать над деньгами — и вдруг низвергнуть их, почувствовать, что ты выше всяких проигрышей и готов сгинуть в пучине азарта.

Пьер уже начинал пьянеть, но не от вина. И вдруг он увидел, что его партнёр спит мёртвым сном, уткнувшись носом в карты. Меркадье рассмеялся. Тихонько положил на стол бриллиант, краденое золото и к проигранной кредитке прибавил второй билет в сто лир, потом встал из-за стола, вышел в большую комнату и расплатился за вино. Выбравшись, наконец, на улицу, он обнаружил, что дождь перестал, но ветер не стих; думал он только о том, каким униженным и оплёванным почувствует себя брат Франчески, когда, протрезвев, проснётся и увидит на столе деньги, свою воровскую добычу, не облагороженную игрой, да вспомнит о своей сестре… Двести лир — как раз столько Пьер и собирался дать…

Великолепно! После такого глупейшего вечера у него разыгрался аппетит, захотелось мяса. В Венеции очень плохо жарят мясо. Ничего не поделаешь. Он с трудом отыскал площадь Святого Марка, а оттуда добрался до Читта-ди-Фиренце у канала Ридотто. В кармане у него лежал теперь уже закрытый нож — всё, что осталось от приключения.

На следующее утро Меркадье уехал из Венеции, не повидавшись с Франческой.

VII

Чем больше Пьер думал об этом, тем больше убеждался, что брат и сестра были в сговоре. Парочка шантажистов, правда слабоватых: у жалкого юнца Анджело кишка тонка, не хватает ему той подкупающей бесшабашной смелости,