Пассажиры империала - Луи Арагон

времена Пьер Меркадье, уж, конечно, был бы одним из героев, о которых потомству рассказывает история и великолепные памятники. Но в наши дни… Любуясь средневековой декорацией Кастельвеккьо, он видел в нём мерило человеческой мощи и тем сильнее презирал битвы современности. Нет уж, он-то не изберёт своим идеалом ни защиту Дрейфуса, ни защиту офицеров Генерального штаба. Восхищаться теперь можно лишь чудесными памятниками давних времён и могучей энергией предков, волнующей, как отдалённые звуки медных фанфар. «У современного человека, — думает Меркадье, — иного выбора нет: или рабство, или презрение к людям».

Вот, например, его, Пьера Меркадье, не удовлетворяет жизнь, выпавшая ему на долю. Но в этом выродившемся мире он не может стать завоевателем, хотя и чувствует в себе все данные для этого. Сейчас он, так сказать, ушёл в отставку, отверг те смехотворные, жалкие роли, которые ему пришлось играть. Слишком поздно!.. Не только он сам, но и всё современное общество не в силах переделать мир, возродить в нём энергию и страсть. Пьеру Меркадье не быть ни солдатом, ни исследователем неведомых стран, ни художником. Но он не станет меряться силами с той сложной машиной, к которой в наши дни приковали людей. Он прекрасно понимает, что и в одинокой жизни и у семейного очага для него остаётся только один выход: плутовать… Так же, как он плутовал, скрывая свои истинные мысли, когда был учителем и воспитателем юношества; как плутовал, будучи главой семьи, разоряя при этом детей и жену своей игрой на бирже. Плутовство — вот подлинная мораль индивидуума.

Он размышляет, прислонившись к зубчатой стене Веронской крепости, и приходит к выводу, что если подлинным героем былых времён, времён свободы, был кондотьер, то ныне в мире индустрии, кредита и бумажных денег таким героем в конце концов является тёмная личность, — человек, который ловко ускользает из сетей закона, не связывает себя никакими дурацкими условностями, живёт сегодня тут, а завтра там, сам распоряжается своей судьбой, дерзко нарушает установленные нормы человеческого существования, переживает на своём веку сотню романов и сотню катастроф… О, современному Плутарху было бы что написать о таком славном муже!

Уже немало воды утекло после краха Панамы, когда Пьера Меркадье обчистили настоящие заправилы биржевой игры. Теперь газеты полны отголосков процесса семи депутатов парламента, которых Артон обвинил в получении от него взяток. Пьер Меркадье не обратил внимания ни на эту сенсацию, ни на оправдательный приговор суда, которым окончательно замяли скандал. Не обратил он внимания и на то, что Эмиля Золя приговорили к тюремному заключению.

Меркадье с некоторой жалостью к себе вспомнил о том, как глупо он расчувствовался и плакал на груди Полетты после краха Панамы. Тогда он несомненно принадлежал к толпе дураков, для которых Лессепс, долго представлявшийся им чародеем, вдруг сделался козлом отпущения, ответственным за их собственную глупость. Теперь же, размышляя о загадочной фигуре какого-нибудь хищника, вроде Корнелия Герца, скрывающегося за всякими Лессепсами, он готов был стать на сторону авантюриста и обвинить его жертвы. В данном случае Корнелий Герц интересовал его, как видоизменение образа Джона Ло, — долгие размышления преподавателя истории Меркадье привели его к парадоксальному выводу: его идеал — ловкий мошенник. Мошенник совершенный, без малейшего изъяна. Такой, который никогда не даст себя поймать и никогда не свернёт с пути истинного, то есть не проявит слабости, не позволит заманить его в человеческое стадо и навязать ему стадную мораль. Такой мошенник, которого, конечно, никогда не почтят памятниками, но и в тюрьму не посадят…

Человек рождается в будничном мире, где переплетается множество трудностей материального порядка и всяких ложных понятий. Растёт он, как жалкий продукт своей среды. Нужно совершенно исключительное стечение обстоятельств, чтоб он мог разорвать опутавшую его сеть моральных и социальных обманов. Несомненно, что Бланш Пейерон сыграла в жизни Меркадье решающую роль, и её слова: «Я не люблю тебя» — оказали на этого учителя истории более сильное действие, чем изучение жизни Джона Ло. Дело Бланш довершила Франческа. Хотя в этой интрижке его не покидала скрытая циничная ирония, он на мгновение до того потерял голову, что предлагал юной венецианке похитить её из родительского дома и готов был её содержать. Вот какую шутку чуть не сыграли с ним остатки добрых чувств, ещё сохранившиеся в его душе. Трудно даже и представить себе, какую власть имеют над нами невольные порывы сердца: самый чёрствый человек вдруг увлечётся, разыграет роль благодетеля, вроде святого Винцента.

Тут Пьер Меркадье удивлённо посмотрел на красные кирпичные стены Вероны: как странно, что они послужили отправной точкой его рассуждений! Почему так получилось? Непонятно. Но он теперь хорошо понимал, отчего ему любопытно было смотреть, как мечет карты неловкий юнец Анджело, этот неудачливый мошенник. Пьеру Меркадье чётко вспомнилась сцена за карточным столом и то душевное смятение, которое он тогда испытывал. Ему стало ясно, что в ту минуту он освободился от многих привычных предрассудков, может быть, благодаря опасности. Иной раз человек чисто случайно осознаёт самое важное в своей жизни. Если он открыл законы мировой механики по милости яблока, упавшего с дерева, то он прекрасно может постичь законы морали по милости пьяного мальчишки в венецианской траттории.

А в Вероне, на берегу Адидже, Меркадье вдруг понял, что игра — основной закон морали во всём мире. После этого он сел в поезд, уехал в Милан и там целый месяц упивался музыкой, но наконец решился — и перед самой пасхой прибыл в Монте-Карло, схватив по дороге грипп; прежде всего он пошёл записаться в казино, а вернувшись в гостиницу, слёг в постель и три дня не выходил из номера.

VIII

Вокруг столов поднялся гул. Уже одиннадцать часов? Почему вы так думаете? Да старуха сейчас пришла. Женщина, которую так называли, едва могла ходить. Поддерживаемая двумя раболепными секретарями, всюду её сопровождавшими, она подходила к малому столу, за которым шла игра в баккара, и тотчас там кто-нибудь вставал, уступая ей стул. Старуха была тучная, из-под чёрных крашеных волос, собранных в высокую причёску, выглядывало увядшее лицо всё в мелких морщинках, таких мелких, что их не сразу заметишь. Она всегда одевалась в чёрное и носила белую кружевную шаль, в которую зябко куталась, вздрагивая от столь неосязаемых сквозняков, что от них не колыхнулись бы её тончайшие кружева. Лицо у неё было длинное, нос, как вороний клюв, тёмные глаза. Говорили, что по национальности она ирландка, что её изуродовали страдания.

Появлялась она ровно в одиннадцать часов, с точностью курьерского поезда. Рассказывали, что весь день она спит,