У медуз нет ушей - Адель Розенфельд

вроде «сам не знаю». Его ответ меня взбесил, и я подумала вслух: «Мне было бы гораздо легче, если бы люди перестали изъясняться так загадочно». Но потом смягчилась, ведь он не обязан терпеть мою хандру:

— У тебя все нормально?

— Как у меня может быть все нормально? Вот уже тридцать дней я лежу в поле, в красном от крови снегу.

20

Две последние недели в ноябре давались мне тяжело. На работу по утрам и с работы по вечерам я добиралась по темноте. Автобусная остановка находилась на бульваре, и, чтобы на нее попасть, нужно пройти по моей улице до самого конца, свернуть на бульвар, потом пересечь его по подземному переходу, длиннющему и темному. Я спускалась туда с ощущением, будто ныряю в колодец. В этом переходе мне всякий раз думалось, насколько звучание слова может не соответствовать его значению: слово «ночь» содержало широкую яркую гласную, тогда как «день» — сдавленную мрачную.

На работе холод заморозил голос Кэти+. Ее фразы превращались в этакие айсберги, чью надводную часть составляли лишь отдельные слова; любезность ее была дежурной. Звучание слов расходилось с их смыслом. Не допускать образования очереди к моей стойке мне по-прежнему не удавалось. Я понимала запрос одного посетителя из четырех, каждого шестого перенаправляла к Кэти+ или Жан-Люку, пользуясь тем, что выгляжу очень молодо и могу сойти за растерявшуюся стажерку.

Между Рождеством и Новым Годом, между свитером в дырочку, связанным Анной мне в подарок, и елочными гирляндами дома у мамы, которые чуть не ударили меня током, правительство приняло решение сократить число госслужащих. Позже, в начале января, вышла книга «Болезнь де Кервена, или Туннельный синдром запястья. Руководство по диагностике заболеваний опорно-двигательного аппарата, связанных с монотонной работой», исследование касалось офисных работников. И Кэти+, решив использовать это в своей предвыборной борьбе, запросила для нас у начальства эргономичные коврики для мыши, однако выбить ей удалось только шариковые ручки в противоскользящем корпусе. Выборы представителей коллектива приближались, и напряжение в отношениях Жан-Люка и Кэти+, которые состояли в разных профсоюзах, становилось все более ощутимым. А еще поползли слухи, что в нашем отделе сократят одного сотрудника. Слышать разговоры для этого не обязательно — такое чувствуется нутром. К тому же с губ каждого срывались одни и те же слова, сначала их произносили шепотом, потом беззастенчиво в голос. «Это всего лишь интриги», — каждый раз повторяла мне, закатывая глаза, Анна, когда я ей рассказывала о своих трудовых буднях.

21

Мэрия все же объявила о реструктуризации, она пройдет после праздников, в середине января. Теперь коллеги поглядывали на меня с еще большим подозрением. Возможно, они проведали о моем официальном статусе работника с инвалидностью и думали, что из-за него кадровая служба меня сокращать не будет, хоть я и пришла совсем недавно. Они считали, что я краду у них будущее. Как их утешить, я не знала.

Мне вспомнились слова сурдолога: «Ты в этом не одинока, всем глухим очень сложно приходится на работе. Некоторые компании вообще отказываются от трудоустройства таких людей». Из-за отрицания своей проблемы я никогда не общалась с другими слабослышащими.

— У тебя жизнь устроена, как у слышащей, но трудности ты испытываешь те же, что и глухие. Окружающие не могут понять твоих проблем, ведь ты находишься как бы на границе между этими двумя мирами.

— Мне хотелось бы познакомиться с такими же, как я.

И я стала ждать, когда он свяжет меня с другими слабослышащими.

Рассказав об этом Анне, я услышала в ответ:

— А что ты ожидаешь найти в этих контактах?

— Часть себя.

22

По случаю Нового года Анна устроила небольшую вечеринку, пригласив друзей в бар. Я подсела к ним за столик и заказала себе выпить. Увидеться с Анной я была рада, а вот другие собравшиеся заставляли меня нервничать, особенно одна девушка, которая все норовила со мной заговорить. Я это поняла по ее многочисленным взглядам в мою сторону. Зря она старалась: во-первых, у нее единственной голос был среднего диапазона (тембр, проваливающийся в черную дыру), и, во-вторых, имелись дефекты дикции. Кое-как я все-таки поняла, что недавно она перенесла какую-то операцию. Наверняка она слышала от Анны о моих проблемах со слухом. Лишь это могло объяснить ее упорное старание войти со мной в контакт, несмотря на моя попытки уклониться от разговора. Может, у нас и был какой-то общий опыт, но после трудного дня в мэрии у меня не возникало желания ни снова погружаться в наболевшее, ни напрягать мозг, силясь понять собеседницу, — мне хотелось только пить пиво и веселиться, пользуясь тем, что в обстановке бара через некоторое время все становятся глухими и общение сводится к радостным междометиям.

Но у нее были другие намерения, и, воспользовавшись тем, что народ хлынул на улицу покурить, среднетембровоголосая-с-дефектами-речи девушка приблизилась, уткнулась головой мне в волосы, надеясь отыскать там внемлющее ухо. Я резко отпрянула, заставив ее посмотреть мне в лицо, и пояснила, что читаю по губам, но она показала на свои зубы с брекетами — мол, с ней это не так просто. Тут собака опрокинула бокал моей собеседницы ей на юбку. «Сожалею», — сказала я. Циничная ложь. Я получила небольшую передышку на то время, пока девушка исправляла ситуацию: вытирала юбку и заказывала новый бокал пива.

Этот инцидент и мои многочисленные попытки сказать, что я не разбираю ни единого слова, толком ни к чему не привели и лишь удлинили ее монолог. С большим трудом мне удалось ухватить его суть: она перечисляла всех знакомых ей слабослышащих, начиная с собственного дедушки, который долго отказывался носить протез.

Наверное, она рассказывала мне истории, которые я знала наизусть: о жалобах бабушки на деда, переставшего что-либо понимать, об изменившейся в худшую сторону атмосфере в семье и о напряжении, возникающем во время семейных застолий.

Мне надоело быть милой, я выключила слуховой аппарат и теперь лишь равнодушно кивала ей в ответ. А она смеялась. Кажется, рассказывала, как однажды дедушка по ошибке положил слуховой аппарат в стакан для вставной челюсти, впрочем,