Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

– пища. Но и Астрос был пищей, не подозревал того, что его ноги и торс проваливаются в чрево Буравкова, окутываются ядовитой желудочной слизью. Он, Белосельцев, откинувшись в кресле, созерцая голубых жокеев Дега, наблюдал таинственное действо истории, в которой каждый раз, от древности до нынешних дней, революция пожирала своих шаловливых детишек, наигравшихся отрубленными головами царей.

– Избранник, как вы его называете, обыкновенный мелкий карьерист и проныра! – Хозяйка стояла в дверях пылкая, негодующая, похожая на распушившую перья птицу, защищающую своего беззащитного, неоперившегося птенца. – Мы приняли его на работу, подобрали на улице, когда по ней бегали разъяренные толпы и вылавливали агентов КГБ. Мы дали ему стол и кров, впустили его в наш круг, доверяли ему, прощали ошибки, закрывали глаза на его сомнительные проделки. Мы были вправе рассчитывать на благодарность. Теперь, когда его вознесла судьба, а мы поскользнулись и больно упали, он не поднял нас, не поспешил на помощь, не кинулся спасать своего благодетеля. Когда мы обратились к нему за поддержкой, он отказал с высокомерным равнодушием. Это откликнется ему страшной бедой. Нельзя предавать благодетелей. Мой муж – великий человек. Он принадлежит русской истории, как Эрмитаж, Медный всадник, как само имя – Санкт-Петербург. Многие считают за честь пожать ему руку. Когда-нибудь ему поставят монумент, и благодарные соотечественники станут приносить к его подножью цветы. А этот мелкий временщик исчезнет, как пылинка с пиджака моего великого мужа! – Она пылко повела плечами, отчего грудь ее распахнулась еще шире, и темная родинка стала еще заметней над порозовевшей от гнева губкой.

– Ну уж ты, милая, судишь его слишком строго. – Граммофончик был благодарен жене за этот монолог. Поманил к себе, нежно прижал к своей мучнистой голубоватой щеке ее пухлую ухоженную руку.

– А правду ли говорят, – Астрос тихонько вел леску, вытягивая тяжелого, малоподвижного карпа на мелководье, где ожидал его рыбий сак, – правда ли, что он участвовал в незаконном перемещении валюты через финскую границу?

– Я не стал бы этого опровергать. – Граммофончику казалось, что он произнес это уклончивым языком дипломата, коим всегда себя полагал.

– А правда ли, что на нем лежит вина в расхищении запасников Эрмитажа, откуда многие драгоценные экспонаты попали в частные коллекции Германии?

– Не стану это опровергать.

– В кругах питерской интеллигенции ходят слухи о возможном его причастии к устранению Галины Старовойтовой, которая знала о его неблаговидных деяниях. Возможно такое?

– Не стану опровергать, – все более ожесточался Граммофончик, укрепляясь в ненависти к неблагодарному обидчику.

– Вы должны нам помочь. – Астрос изобразил на своем бело-розовом, свежем лице высшую восторженность и веру в праведность и безупречность сидящего перед ним рыцаря демократии. – Мы должны остановить Избранника. От него исходит угроза всем нашим завоеваниям и свободам. Вслед за ним во власть рвутся недобитые чекисты, мечтающие о реванше коммунисты, яростные русские фашисты, перед которыми штурмовики выглядят защитниками прав человека. Мы должны помочь Мэру стать Президентом. Должны оттеснить Избранника. Смогли бы вы повторить публично то, что я услышал от вас сейчас? Смогли бы вы совершить еще один нравственный подвиг в добавление к тем, что уже совершили? – Астрос с обожанием глядел в глаза Граммофончика. Сачок колыхался в воде, ждал, когда глупая рыба забьется на крючке, и тогда сильным взмахом вырвать ее из воды, хрустящую, с растопыренными плавниками, поднять в сверкании солнца.

– Я сделаю это. Только не говорите моей жене. Она мне не позволит. Я должен это сделать во имя свободы и демократии. Так бы поступил Сахаров. Я действую исходя из его заветов.

– Вы великий человек. Выше Солженицына. Вы духовный лидер России. Я говорил о вас с Мэром. Он сказал, что никто, кроме вас, не достоин поста министра юстиции. У нас нет сегодня ни Сахарова, ни Лихачева, но, слава богу, у нас есть вы!

– О чем это вы? – Миловидная хозяйка вновь появилась на пороге, подозрительно оглядывая возбужденного мужа. – Тебе нельзя волноваться, у тебя же сердце!

– Мое сердце переполняет любовь. Милая, принеси нам заветную бутылку «Камю», которую мы привезли из Парижа. Хочу выпить с друзьями.

Осуждающе покачивая головой, но подчиняясь капризу мужа, она вышла и через минуту вернулась, держа серебряный подносик с черно-золотой бутылкой, хрустальными рюмками и блюдечком, на котором желтели дольки лимона.

– Только глоточек. Не забывай, у тебя слабое сердце.

Граммофончик разлил коньяк, поднял рюмку.

– За наш союз!.. За наше духовное братство!.. Да здравствует свобода!.. Виват, Россия!

И они чокнулись, выпили душистый коньяк.

Когда Белосельцев с Астросом покинули уютную квартиру, вышли на лестничную площадку, они увидели, как под потолком бесшумно летает смугло-коричневая, в черных прожилках и бело-жемчужных крапинках бабочка монарх. Должно быть, она выпорхнула из квартиры, где проживала любовница банкира, где в зимнем саду летали живые бабочки.

Глава двадцать третья

Ему был прозрачно-ясен следующий этап Плана Суахили. В той анфиладе заговоров, которыми двигался и совершался проект, наступил черед истребления олигархов. Их вина перед верховной властью подтверждалась аудиокассетами, запертыми в сейфе Гречишникова. Избранник и Дочь, между которыми установился союз, дали санкцию на погубление могущественных и несносных магнатов. Граммофончик, оглушенный треском собственных самовлюбленных речей, беспомощный и наивный, был сопутствующей жертвой заговора. Момент истребления был приурочен к празднеству Мэра, служил для него грозным уроком, знаком того, что он будет следующим. Белосельцеву был виден коварный, жестокий замысел, словно он рассматривал его сквозь прозрачную стеклянную сферу, лишь отчасти искажавшую объект наблюдения. Размывались и искривлялись отдельные детали и линии, но сохранялась целостность начертания. Так на картине Матисса в стеклянном аквариуме плавают красные и золотые рыбки, деформированные водой и стеклом. Рыбки вуалехвосты, уловленные сачком Гречишникова.

Аналитик, разведчик, добывший бесценное знание, он не мог им распорядиться. Некому было переслать информацию. Некому было сделать доклад и написать агентурное донесение. Некому было положить на стол развернутую аналитическую записку. Отсутствовало братство разведчиков, готовых прийти на помощь. Он чувствовал себя одиночкой, забытым в тылу победившего врага, когда разгромлен центр, пославший его на задание, уничтожена страна, ради которой он сражался в разведке.

И по-прежнему оставалось загадкой, зачем он продолжает сражаться. В чем смысл его одинокого, невидимого миру сражения. Где на просторах разгромленной Родины, среди мертвых идей и смыслов, оставались области жизни? Где тайные ключи и источники, откуда польются новые реки? Где скрижали, в которых можно прочесть учение о бессмертной России? Где мощи пророков, к которым можно припасть и исполниться силы и света?

Самыми близкими и доступными были «красные мощи», укрытые в гранитной пирамиде Мавзолея. Они лежали в каменном гробу, позабытые жрецами