Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл

Это было прекрасное и величественное старинное место, с атмосферой роскоши, какой он никогда раньше не знал, – большой кирпичный дом времен короля Иакова, с длинными флигелями и увитыми плющом фронтонами, с залами и проходами, с широкими уступами лужаек, с садами и густым парком.

В первый момент своего прибытия он почувствовал себя необычайно одиноким, стоя в огромном, обшитом деревянными панелями зале и разглядывая картины на стенах, доспехи, оленьи рога, высокую, крепкую резную мебель. Все это было намного больше и величественнее, чем он ожидал, и он чувствовал себя совершенно не на своем месте и чужаком во всем этом. Затем дядя поспешил ему навстречу и оказал ему очень добрый и сердечный прием в Грэмптоне.

Он прожил в Англии больше месяца, прежде чем получил известие из Вирджинии. Затем пришла большая пачка писем, все вместе: толстое, объемистое письмо от полковника Паркера, одно от мадам Паркер, одно от лейтенанта Мейнарда и очень длинное письмо от Нелли Паркер.

Он долго держал это последнее письмо в руках, прежде чем открыть его, осознавая, насколько острота той далекой сладостной страсти притупилась даже за это короткое время. Он чувствовал что-то вроде стыда за то, что так получилось, не зная, что так бывает всегда.

Да, нескоро можно привыкнуть к этому странному износу времени, который стирает острые, четкие контуры страсти, превращая их в тусклые, размытые очертания просто воспоминаний; иногда мы седеем, прежде чем осознаем, что это должно быть так, и даже тогда удивляемся, почему это так.

Затем он вскрыл ее письмо и прочитал его.

«За последние две недели у нас было много гостей,– говорилось в письме,– была тетя Полли с восточного берега залива, которая привезла с собой моих трех кузин. А потом приехал дядя Джеймс с другим моим кузеном, мальчиком тринадцати лет, сильно избалованным, который говорит за столом и высказывает свое мнение моему отцу, который, как ты знаешь, не выносит ничьего мнения, кроме своего собственного, не говоря уже о тринадцатилетнем мальчике. Но мои кузины – дорогие, милые девочки, которых я не видела почти четыре года»,– и так далее, и тому подобное.– «„Лайм“ тоже вернулся с Ямайки, и поэтому мистер Мейнард был здесь и привел с собой двух молодых джентльменов, курсантов. Вы их очень хорошо знаете, потому что это мастер Деллиплейс и мастер Монк. Так что было очень весело. Что ж, я тоже веселюсь и действительно получаю удовольствие, но на самом деле думаю чаще, чем решаюсь сказать тебе, о ком-то очень далеком в Англии».

И тут Джек ощутил сильную тоску по автору этих невинных, непоследовательных слов. Казалось, даже в ошибках тут и там ощущалась трогательная нежность.

Далее в письме говорилось:

«Действительно, мне было искренне жаль, что я не проснулась, чтобы увидеть, как ты уезжаешь, потому что так я и собиралась сделать, и потому сказала тебе, что проснусь. И действительно, я могла бы дать Хлое затрещину за то, что она не разбудила меня, потому что она обещала. Но она не проснулась сама, так как же она могла разбудить меня? Я довольно долго не просыпалась после того, как корабль ушел, а когда я проснулась, корабль был далеко внизу по реке у излучины. Увы! Я могла выплакать все глаза. Ты веришь? Что ж, я действительно плакала, и немало, потому что мне было так жаль, что ты уехал, что я могла бы плакать целую неделю».

Ближе к концу письма она написала:

«Я чуть не забыла сказать тебе, что мой бедный дядя Ричард, как сообщают, умер. Он был на Ямайке, и мистер Мейнард говорит, что он был застрелен, но как, он не мог рассказать. Итак, теперь Насест будет продан, и вполне вероятно, что папа его купит. Вчера он сказал маме: „Как было бы здорово, если бы Джек мог купить Насест и вернуться к нам снова“, потому что это действительно прекрасная плантация. О, я бы тоже хотела, чтобы ты мог купить Насест».

После того, как Джек закончил читать письмо, он долго сидел, задумавшись. Вернется ли он когда-нибудь снова в Вирджинию? Он почувствовал внезапную тоску по этому месту – по его теплоте и дикой природе, его сосновым лесам и широким просторам его внутренних вод – и, пока это чувство было сильно в нем, он сел и написал ей.

«Здесь все очень красиво,– писал он,– большой величественный дом с широким парком деревьев, с лужайкой, с террасами и каменными ступенями, и большим садом, с узорным газоном, с самшитовыми кустами и живыми изгородями, подстриженными в форме павлинов, круглых шаров и всякого другого».

Далее следовало описание на страницу или около того.

«Мой дядя так добр, как только можно, только – скажу тебе по секрету – иногда он выпьет слишком много вина за обедом, а потом бывает сердит. Что ж, он милый, хороший, добросердечный человек и мне почти как отец. Моя тетя Дайана тоже добра ко мне, и мои двоюродные сестры – дорогие, хорошие, милые девочки – делают все, что в их силах, чтобы я был счастлив. И все же я всегда думаю о Вирджинии, и больше всего, когда я думаю об этом, я думаю о той, кто стояла со мной у окна в последний день, когда я был там, и хотел бы быть там, чтобы увидеть ее снова. Да, иногда я бы отдал все, что у меня есть в мире, если бы только мог вернуться снова».

Ему было очень приятно писать это, и когда он писал, его сердце снова горело и трепетало.

«Действительно, я искал тебя в то утро, когда уезжал,– писал он,– потому что надеялся снова попрощаться с тобой, когда рядом не будет никого, кто мог бы услышать мои слова. Но ты не пришла, и я уехал такой грустный, с разбитым сердцем, что чуть не расплакался. Мне было так грустно, что я бы отдал весь мир, чтобы вернуться снова».

И продолжил:

«Мой дядя хочет, чтобы я поступил в Кембриджский колледж, и поэтому я целый день занимаюсь с домашним учителем. Но мне кажется, что я медленно и тупо учусь, за исключением латыни и греческого, которым мой бедный отец научил меня, когда я был мальчиком, и которые я знаю почти так же хорошо, как сам мой учитель. Возможно, некоторые вещи лучше, чем он. Но все же, если бы я