Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд

– Кат на том портрете выглядит не очень-то счастливой. – Ян говорит спокойно, не меняя позы, словно за пару минут молчания успел подобрать доводы, которые меня убедят.

Не собираюсь ему потакать. Если Катарина выглядит несчастной, то он один в этом виноват и сам должен все решить, а меня не вмешивать.

– Она же спит, это не значит, что она так уж несчастна.

И все же Яна трудно переубедить:

– Мы выбрали… Точнее, я выбрал эту позу, потому что другие не получались. Мне кажется, она приободрится, когда Делфт признает мое мастерство и перестанет слушать нелепые сплетни.

Ну да, ну да, интересно, откуда эти сплетни взялись? Ян далеко не глуп, но иногда явно забывает подумать.

Если ему так уж хочется ее осчастливить – а кому нет? – для начала ответил бы на ее письмо. Пообещал бы, к примеру, помириться с Марией Тинс и извиниться за свое поведение. Это же надо, выбранить даму в ее собственном доме и в придачу так дверью шарахнуть!

А потом взял бы и вежливо спросил, можно ли ему вернуться в этот дом, порвал бы со своей злосчастной семейкой и пообещал, что ноги его не будет на том постоялом дворе. Занялся бы воспитанием дочерей, обратился в церковную общину. Там для любого дело найдется: помогать страждущим, собирать деньги и прочее. И самое главное, что ему бы следовало сделать, – извиниться перед Катариной за то, что опозорил ее на весь город. Однако у него явно что-то другое на уме.

К чему пускаться в объяснения, если любой человек в здравом уме и сам все понимает?

– Я тоже, знаете ли, не хохотушка. Поищите другую натурщицу. Если хотите, я в округе поспрашиваю.

Тем временем Катья приносит пустой таз и забирает полный, можно снова приниматься за работу.

– Знаешь, что ты делаешь, Таннеке, только не злись? Ты только сильнее убеждаешь меня, что я прав. Я надеялся написать твой портрет за работой, как сейчас, например. Трудолюбие, преданность своему делу и скромность – голландцы от такого без ума.

– Вы собираетесь порадовать вашу супругу и тещу моим портретом за работой в кухне?

– Понятия не имею, посмотрим, – беззаботно замечает он. – Твоя работа не пострадает. Ты для меня…

– Отойдите в сторону, будьте добры! Спасибо!

Никогда не думала, что осмелюсь перебить хозяина, но пришлось. К тому же мне срочно нужна швабра, чтобы вытереть пол, пока он в каток не превратился.

– Можно у тебя еще кое-что спросить, Таннеке?

– Конечно.

– Ты ведь знаешь этот дом, как свои пять пальцев. Эта защелка на двери в комнате Катарины…

– Что с ней такое?

– Когда я уезжал в Утрехт, ее не было.

Останавливаюсь и упираю руки в бока. К чему он клонит?

– Ты не помнишь, когда ее прикрутили?

– По-моему, она всегда там и была.

– Ты уверена?

– Нет, но…

Он задумчиво кивает.

– Сколько ты тут служишь, лет семь?

Ответить я не успеваю, потому что в комнату врывается маленькая Мария. Девочка хохочет от радости, что нашла отца, и обнимает его за ноги, словно никогда и ни за что больше не отпустит. Вот и хорошо, он наконец перестанет мне докучать. Слава тебе господи, Ян уходит вместе с малышкой. Ее радостные возгласы стихают в коридоре.

Я задумываюсь, не стоило ли быть с ним поприветливей. Может, он ничего плохого не имел в виду. Ян очень старается быть любезным и внимательным. Никому не делает зла. К несчастью для него самого, он так и останется рассеянным чудаком, которому невдомек, что у других на душе. А как его несет, когда разозлится…

Может, он просто наловчился всех дурачить этой своей физиономией: то ли грустной, то ли озадаченной? Заметил, как на людей это действует, вон Катарина даже влюбилась: пожалела и бросилась защищать. Она знала, кто он и откуда, более того, думаю, что в ней нашла отклик его тяжелая судьба, ведь в его детстве тоже присутствовали и насилие, и жестокость. У них нашлось нечто общее, вот они и поладили.

Я не знала отца Яна, но говорят, он был пьяницей по уши в долгах и вечно ввязывался в драки. Думается мне, этот человек был обычным трусом, поэтому от страха то и дело хватался за нож. Скорее всего, он не был особо умен. Однажды его схватили после поножовщины, но он от всего отпирался, хотя и нож, и одежда у него были в крови. История повторялась не единожды. Его тянули в суд, а он вечно оправдывался тем, что его оговорили. Может, временами так и было, но, если вечно твердить одно и то же в свое оправдание, кто ж тебе поверит?

Не могу судить, была ли у папаши Яна деловая хватка. Долгое время он подвизался ткачом, потом решил метить выше. Никто не знает, как ему удалось получить сразу две ссуды на покупку «Мехелена» на рыночной площади, ведь гостиница стоила под три тысячи гульденов, а он едва мог наскрести две сотни.

Старик Вермеер вроде и разбогател, но жил взаймы. После смерти жене и сыну остались только непомерные долги. К тому же обучение Яна в Утрехте стоимостью сотню гульденов в год проделало дополнительную дыру в их бюджете.

Теперь Яну предстоит начинать все сначала. Ради шести гульденов на вступление в гильдию художников ему приходится полагаться на тещину милость, а уж она последний человек, у которого ему хотелось бы одалживаться.

Я как-то слышала, люди рассуждали, что сама идея поехать на учебу в Утрехт была совершенно завиральной, и отец Яна тоже пришел к такому выводу, но только уже после того, как дал свое согласие. Ведь сам господин Брамер сказал старику, что его сын обладает особенным талантом и по прошествии трех лет ему больше нечему научить Яна. Разве отважится обычный трактирщик спорить с учителем?

Думается мне, было бы лучше, если бы Ян занялся постоялым двором, да вот хотя бы по двум причинам: может, тогда заведение удержало бы славу приличного, а Ян не снискал позора на свою голову из-за своих второсортных картинок.

Кстати, если верить Катарине, Ян тоже вспоминает годы учебы в Утрехте без особой радости: долгие часы ему приходилось заниматься какими-то подсобными работами, на которых он мало чему научился. Через три года он возвратился под материнское крыло, совершенно не понимая, что делать дальше. Он даже свой собственный стиль не выработал. Неужели утрехтский учитель не заметил его таланта? Будущая теща выступила с