Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

«Решение работать над рукописью „Впрок“, несмотря на ее огромные идеологические ошибки, было принято редакторами именно для того, чтобы попытаться вырвать Платонова из рук этой банды. Такую попытку надо сделать, тем более, что Платонов сам хочет изменить свои позиции. Сейчас, как уже сказано, большой помехой является материальный момент», – сообщал в ОГПУ осведомитель (Документы ОГПУ, с. 849–850).

Речь идет о том, что Фадеев, вопреки желанию Платонова, настоял на печатании рукописи «Впрок», а потом отошел в сторону и скрыл, что принял решение о ее публикации.

Сталин открыто назвал Платонова «кулацким агентом» и врагом народа за его повесть «Впрок», заметив связь взглядов писателя с осужденными идеями экономистов-аграрников Кондратьева и Чаянова.

Платонов был очень удивлен столь яростной реакцией. Он искренне считал литературу делом второстепенным и не придавал ей политического значения.

После скандала из-за публикации повести «Впрок» Платонов оказался в положении изгоя.

1 февраля 1932 года во Всероссийском Союзе советских писателей был устроен творческий вечер Андрея Платонова. Правда «творческим» его можно было назвать с большой натяжкой.

Вечер проводился в связи с объявленной во Всероссийском союзе советских писателей «реформой» – «приучения писателя к советской действительности», как сказал П. Павленко в докладе на пленуме ВССП 1931 года. Главная задача, по его словам, состояла в том, чтобы «писатели поняли необходимость сначала твердо перестроиться политически, найти политические взгляды, их оформить, а затем уже переходить к творческой работе» (РГАЛИ, ф. 2129, on. 1, ед. хр. 161, л. 1, 27).

В выступлении на вечере Петр Павленко сообщил, что происходило с Платоновым после политического скандала 1931 года: «За последний год Платонов был популярнейшей личностью»; «его раскулачивали как писателя, занимавшего враждебные позиции, проводящего идеи, несовместимые с именем советского писателя, и мы все были свидетелями, как в результате этой кампании Платонов как бы оказался вне советской и писательской общественности» (Стенограмма, с. 98).

Из этой речи Павленко о Платонове становится понятно, что именно признание Платонова в литературной среде явилось главной причиной того, что писатель попал в положение изгоя. Платонова замалчивали и не печатали из-за того, что он был талантливым художником.

Критик Н. И. Замошкин, выступая на «творческом вечере» Платонова, отметил «двойственность» героев романа «Чевенгур» и повести «Сокровенный человек» – «отсталых рабочих – полукрестьян, полурабочих»: «С одной стороны, мы видим этих рабочих, „святых людей“, мечтающих о социализме как о рае, необыкновенно честных людей. Это поражало какой-то чистотой, верой.

С другой стороны – совершенно отсталые люди, показанные в виде этих честных ребят. Отсталость их заключалась в непонимании Октябрьской революции, принципов революции <…>.

Его творчество надо понимать как творчество с явно кулацким уклоном, с явно резким оппозиционным уклоном, и только теперь раскрылась вся эта картина» (Стенограмма, с. 110–111).

Появление повести закрепило мнение о Платонове как о гениальном писателе, что подтверждено свидетельствами многих его современников.

На многих произвело впечатление то, что Платонов изобрел приемы органичного синтеза художественной прозы с описаниями технических проектов и решений производственных задач.

И. А. Сац во внутренней рецензии на повесть Платонова «Впрок» для издательства ОГИЗ высоко оценил в книге «технические очерки, очень хорошо написанные и показывающие, как глубоко и серьезно автор, не в пример большинству очеркистов, думал над техническими и экономическими вопросами» (Воспоминания, с. 283).

По накалу обрушившейся на Платонова травли можно понять, что она была вызвана не только публикацией повести «Впрок». Властям, пристально следившим за писателем, было известно содержание «Котлована», где Платонов вывел беспощадно правдивую формулу эпохи лагерного социализма.

Платонов показал, что попытка строительства «общепролетарского дома» всеобщего счастья обернулась бездонной могилой – дорогой в ад – для землекопов, которые рыли яму под фундамент «дома». Гениальная интуиция художника позволила ему – первому в русской литературе XX века – увидеть и показать тот дощатый барак, в котором ночуют обессиленные каторжным трудом невольники лагерных строек социализма.

Именно со времени окончания работы над «Котлованом», с 1930 года, за Платоновым было установлено постоянное наблюдение ОГПУ-НКВД.

Повесть «Котлован» – самое совершенное творение Платонова – не была опубликована при жизни автора.

Писатель надеялся напечатать «Котлован»: тщательно правил текст повести, устранял опечатки, планировал отдать ее в издательство «Пролетарий» (Корниенко Н. Андрей Платонов: «Не отказываться от своего разума» // Дружба народов. 1989. № 11), надеялся напечатать в журнале «Красная новь».

По отношению к судьбе повести «Котлован» сбылись худшие опасения Платонова.

Через два-три года после безрезультатных хождений по редакциям Платонов увидел изуродованное повторение своего замысла в чужой книге: в 1934 году вышла в свет коллективная книга о строительстве Беломоро-Балтийского канала.

В коллективной книге о жизни заключенных в советском концлагере (на строительстве Беломоро-Балтийского канала имени Сталина) ложь была умело перемешана с правдой. И далеко не каждый читатель смог бы отделить здесь вымысел от реальности.

Вместо полных достоинства инженеров, которых Платонов боготворил, сравнивая с Леонардо да Винчи, на строительстве канала трудились заключенные, которых пригнали для принудительной работы. Их назвали вредителями по сфабрикованным обвинениям, вынудили работать бесплатно и жить в нечеловеческих условиях.

В письме Платонова Горькому от 23 сентября 1933 года есть полное отчаяния признание: «я работаю, как в запертом сундуке» (Письма Горькому, с. 182).

Лишь несколько лет спустя, после того как административное замалчивание творчества Платонова, равносильное его запрещению, приобрело хронические формы, на поверхность случайно вырвалось признание, приоткрывшее отношение писателя к ситуации.

Поэт Виктор Боков, с которым Платонов познакомился в 1936 году, написал ему 1 мая 1940 года:

«Дорогой Андрей Платонович! Я понимаю ваше внутреннее состояние последнего времени, и оно беспокоит меня и отдается во мне страданием <…> я был потрясен <…> с ужасом видя, что уровень всех литераторов настолько низок, что они не могут не только создать что-либо выдающееся, но даже почувствовать, понять выдающееся. Мне хотелось кричать: „Караул, помогите, грабят!“ С чем же это можно сравнить, как не с разбоем, замалчивание Вас как писателя.

Я имею в виду замалчивание административное, которое в наши дни равносильно запрещению <…>. Я знаю людей, которые не признают вас, и знаю людей, которые говорят „изумительнейший писатель“. Но мне приходилось убеждаться, что вторые так же мало понимают вас, как и первые, они это говорят из маленького оппозиционного зуда, который щекочет их и которым они в меру щеголяют, чтобы показаться умными. Эти люди чуть похитрее простаков, вообще ничего не понимающих, но нисколько не умнее и не одареннее их» (Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. СПб., 1995.