Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

голове вихревым потоком неслись бесполезные помыслы. Куда бежать? В милицию?.. Они ничем не помогут… Домой? К жене?.. Смертельно пугать кормящую Ирину? Нет, нет… Еще ничего неизвестно… еще ничего не произошло… А если уже произошло… все?.. От этой мысли он резко дернулся, сердце заныло, как от нестерпимой зубной боли. Господи, да что же это за ужас? Помоги, Господи!..

Как раненый зверь, с трудом он отлепился от стены и, шатаясь, добрел несколько шагов до подъезда с черной запасной лестницей, по которой народ ходил, если что-то случалось с электричеством или лифтом. Входная дверь была чуть приоткрыта или ему так показалось. Он толкнул легко поддавшуюся его малому усилию дверь и зачем-то стал подниматься по отвратительно загаженной лестнице наверх. Стены были разукрашены похабными надписями, пахло мочой, кучки испражнений разной степени свежести то тут, то там украшали ступени; следовало осторожно передвигаться, чтобы не наступить на что не следовало, и он шел, как минер по вражескому полю, боясь ошибиться шагом.

Он не считал этажи, просто шел и шел, ни о чем не думая и не преследуя никакой цели. В низкопотолочном доме он легко дошел до примерно десятого этажа, он уже давно перестал чувствовать боль в сердце, вместо сердца он ощущал какую-то непривычную пустоту, огромный провал в том месте, где оно должно было находиться и болеть.

Внезапно ему почудились какие-то непонятные, едва уловимые звуки или движения. Он замер. Прислушался. Нет, показалось… Он пошел дальше, напрягая слух и стараясь не дышать. И ему снова померещилось чье-то… Дыхание? Шевеление? Стон?.. Или это у него в ушах?.. Да, в правом ухе у него уже давно звенит, и врач сказала, что теперь это скорее всего навсегда. Что-то с сосудами. Что ж, ему уже пятьдесят два, пора. А Ирине… Боже мой! Ей еще только двадцать семь лет! О чем он думает? Старик, старик! Нарожал детей!.. Вот сейчас остановится сердце – и кто его здесь найдет?..

Он вступил на последний пролет лестницы… сделал несколько шагов и…

Никогда потом он не мог объяснить ни себе, ни следователю, как сумел совершить то, что последовало потом. Как будто это не он, да нет, это и был не он, он бы не сумел, у него бы не получилось, не хватило бы духа, кто-то другой, более сильный, могучий и яростный, в два мощных львиных прыжка очутился наверху лестничной площадки и мгновенно подмял под себя сопевшего над жертвой низкорослого мужчину. Тот не сумел воспользоваться ножом, Юрины пальцы стальными клещами впились ему в горло, и когда все уже было кончено и мужчина затих, он продолжал все давить и давить и все никак не мог расцепить свои пальцы.

Юра не помнил, как он вызвал милицию. Разве он?.. Как он оказался с Лизой в квартире. Он не помнил реакцию Ирины. Он ничего не помнил.

Одна «скорая» увезла Лизу в реанимацию, другая – Юру с инфарктом во Вторую городскую больницу, третья забрала тело педофила в морг.

Для Ирины началось хождение по мукам.

Галина узнала о Юрином несчастье из газет – дело получило огласку в СМИ. Правда, на другой день об этом происшествии уже забыли. Подобных происшествий в современной России было такое количество, что внимания и общественности, и обывателей хватало ровно настолько, чтобы сказать домашним за ужином: какой кошмар! И через пару минут привычно ужасаться уже другому кошмару, через следующую минуту забывая и его.

Великая вещь привычка. Сердце уже не реагирует. Душа спит. А потихоньку наркотик кошмара делает свое дело, и уже полно любителей, готовых интереса ради пощекотать свои нервы невзаправдашними ужасами, а кое-кто готовится и к взаправдашним.

Две жены, бывшая и настоящая, встретились в больничной палате. Ирина страшно похудела (что ей, между прочим, очень шло) и держалась достойно. Галина предложила помощь: и по уходу за больным, и деньгами (все то же Татьянино наследство). Ирина от денег отказалась, но обе они понимали, что деньги будут нужны, и очень большие. Не только на реабилитацию девочки и лечение Юры, но и адвокатам, юристам, следователям, судьям – всем, кто так или иначе будет заниматься Юриным делом. А никаких денежных накоплений в семействе не было и в помине: сводили концы с концами – и хорошо.

Уголовное дело было возбуждено сразу, но показания Юра начал давать только по разрешению врачей, когда угроза жизни уже миновала и он смог отвечать на вопросы следователя. Он, естественно, ничего не скрывал, причина убийства была ясна, однако факт насилия требовал доказательств, то есть медицинского освидетельствования и опросов самой жертвы. Против последнего категорически возражала мать Лизы, требуя оградить свою малолетнюю дочь от каких бы то ни было травмирующих процедур. На что следовательница (женщина) жестко заявила, это, мол, надо еще доказать, кто насиловал девочку, сплошь и рядом это делают сами отцы, а потом сваливают на постороннего дядю!

От такого нравственного изуверства Ирина буквально остолбенела. Придя в себя, она сказала, что подаст на саму следовательницу в суд за моральное издевательство, на что та только усмехнулась и посоветовала не размахивать флагом, а лучше следить за детьми, а то нарожают, а дети потом без надзора болтаются, – употребила она официально сленговую словесную конструкцию. (Время от времени власти вспоминали о безнадзорных детях, стесняясь, очевидно, говорить о наводнивших при «демократических реформах» страну беспризорниках.) Беспризорничество как социальное явление колет власти глаза, ну так, немножко… не их же дети на улице. И к тому ж надо сделать цивилизованный вид – проявить озабоченность. (Проявление озабоченности по разным поводам и вообще стало у нас главным деянием власти. Люди видят, что власть озабочена, и верят, что вслед за озабоченностью последует забота, и голосуют.) А в безнадзорности кто виноват? Родители! Зачем водку пьют, за детками не следят? Опять же педофилия. Во всех странах – жесткость и неотвратимость наказания. У нас – гуляй, рванина! Даже если уж – деваться некуда, припрут к стенке, наконец, посадят на короткое время, так досрочно и выпустят – иди, дядя, делай свое безнаказное удовольствие, даром, что деток у нас и так в большинстве – одно чадо на семейство. Ужесточать наказание за калечение и убийство детей? Зачем? Наши демократы как дважды два докажут, что ужесточение наказания приводит исключительно к увеличению преступлений, а посему надо наказывать рублем… кого? Вот глупые люди! Опять же вас, нерадивых родителей! Такая вот истинно демократическая логика у истребителей детства и самих детей в России.

Юру судили закрытым судом. Еще на стадии рассмотрения дела Ирине делались разные намеки и предложения, и по этим намекам