Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

– Ты что, Никифорыч! Что ты несешь… с ума спятил?

Но староста стоял на своем:

– Звоните, вызывайте милицию, я убил. Бес попутал. Мамоной соблазнился. Каюсь пред Господом и пред тобой, мать. Прости Христа ради! Пусть лучше тут пострадаю, чем в вечной жизни!

Народ зашумел, зашушукался. Вот они, верующие, Богу молятся, а черту кланяются! Сами себя жгут и режут, а мы, выходит, из-за лишней рюмки по праздникам виноватее всех. Вон этот-то, речистый поп, какое брюхо наел. Не с плохой, видать, жизни животы поотрастили!

Что делать? Стали звонить в милицию, так, мол, и так. Убийца нашелся, сам на себя донес. А милиция – что? Ей в любом случае хорошо: хоть нашелся убийца, хоть нет. И «за нашелся» никто спасибо не скажет, и за ненайденного не накажут. Да и кому теперь нужно это тысячелетнее «спаси-Бог»? Если б тысчонку баксов – другое дело.

Но – приехали… забрали…

Дальнейшие похороны прошли скомканно, невнятно. Главным событием сделалось признание Никифорыча, все только и судили: он не он, да зачем, если не он, на себя взял? Все сходились, что поистине человек на религиозной почве свихнулся.

Ни матушка, ни священники, похоже, также не поверили старосте, полагая, что это, как оно ни есть, самооговор. А зачем? Кто ж его знает, зачем… Пострадать, должно, захотелось, поюродствовать. За род свой, за нераскаянных своих детей да сородичей… жертву принести.

К слову сказать, больше года длилось разбирательство, все это время Иван Никифорович сидел в изоляторе, пока не состоялся суд и его не оправдали присяжные за отсутствием убедительных доказательств вины подсудимого. А настоящего убийцу, разумеется, так и не нашли.

6

«Дорогая Мария…» Алексей подумал и зачеркнул слово «дорогая». Конечно, она «дорогая», еще какая дорогая, но какое он имеет право так ее называть? Надо более отстраненно и официально. Просто, «Здравствуй, Мария!» Да, так лучше. Нейтрально, и никого ни к чему не обязывает. «Привет из Петербурга!» – с трудом сочинил он вторую фразу. Он долго сидел над своим «приветом» и думал, что же написать дальше. Прошел год со времени их знакомства, и этот год перевернул судьбу Алексея. Рассказать в письме все, что он испытал и передумал, не было никакой возможности: для этого потребовалось бы исписать не один десяток страниц, и то неизвестно, что бы из этого вышло, – он ведь не писатель, в отличие от своего отчима, и не Александр Васильевич Колчак, писавший своей «дорогой, обожаемой Анне Васильевне» километровые письма. Решив поневоле быть сдержанным и лаконичным, он написал, что неожиданным для себя образом, сдав летнюю сессию за четвертый курс, забрал документы из университета и поступил в семинарию. Сообщив самую важную новость, он как бы успокоился, дальше пошло легче. Он спрашивал, как ее учеба, не собирается ли она снова приехать к ним в Питер, что делает Федор и как его планы насчет того, чтобы обосноваться в Москве, и еще, между прочим, когда состоится ее свадьба с Леонидом?

О предстоящей свадьбе им с матерью поведал сам Леонид в один из своих приездов в Петербург. Он появился на пару дней и буквально заставил Галину открыть долларовый счет, чтобы перечислить на него деньги по Татьяниному завещанию. Отчаянное сопротивление Галины было в конце концов сломлено не только напором со стороны Леонида, но и внезапно озарившей Галину идеей направить эти деньги на благотворительные цели и прежде всего на помощь оставшемуся в нищете семейству отца Николая. Найдя такое блестящее оправдание для даром свалившихся на нее денег, она поделилась своей идеей с Леонидом. И хотя тот не разделил особо Галининой радости, посчитав это про себя глупостью, не стал и противоречить, в конце концов, какая ему разница, он только лишь выполняет волю своей матери. Галина же не переставала радоваться, что потраченные таким образом Татьянины деньги не только облегчат положение семьи, но и послужат ко спасению самой Татьяны, к молитвам об упокоении которой помимо нее присоединятся теперь и все остальные облагодетельствованные члены семейства убиенного отца Николая. Более того, Галина сказала, что благодетелем является и сам Леонид и что о нем тоже будут молиться.

– Галина Сергеевна, – не сдержавшись, произнес Леня, сохраняя толерантную снисходительную улыбку, – мы с вами, кажется, уже обсуждали этот вопрос. Я – законченный атеист. Вернее, я, конечно, допускаю существование неких высших сил, скорее уж, может быть, в буддийском плане, но этот ваш дедушка на небесах и непонятно для какого такого спасения распятый бог, честное слово, не вызывают у меня никакого доверия. Мне даже кажется, что я вполне согласился бы с определением религии как опиума. Я прекрасно понимаю, что некоторой части народонаселения, не хочу вас обидеть, такие игрушки необходимы, но я предпочитаю играть в другие.

Галина не стала спорить, тем более обижаться. Пусть Господь Сам вразумляет сына ее подруги, равно как и всех остальных неверующих безумцев. Беда только в том, что те – безумцами считают, наоборот, верующих.

– Ну а как там поживают наши французские друзья? – перевела она разговор на другую тему. – Виделся с кем-нибудь?

– Вижусь, и довольно часто, – ответил Леонид.

– Вот как?!

– Между прочим, скажу вам по секрету, наверное, я скоро женюсь. – Он не мог скрыть своей радости, не мог не похвастаться.

Присутствовавший при этом разговоре Алексей неожиданно покраснел, понимая, на ком скорее всего собирается жениться Леня.

– Вот как?! – повторила Галина. – На ком? На Маняше? – догадалась она.

– О, как вы проницательны, Галина Сергеевна! – польстил ей Леонид.

– Ну, Ленечка, нетрудно и догадаться, у молодых все написано на лице. Как жаль, что мама этого не увидит… И когда же свадьба?

– Я думаю, осенью. В октябре – ноябре, не раньше.

– Жить будешь теперь в Париже?

– Жить я буду, как и раньше, везде. И в Париже тоже.

– Потрясающее время… – почему-то вздохнула Галина.

«Ну вот и все, – обреченно думал Алексей. – Что ж, тем лучше. Тем легче для него теперь выбор пути. Значит, Богу угодно, чтобы он стал монахом. Так тому и быть. Пожалуй, он съездит к отцу Феодориту за благословением…»

Между тем для Маняши еще ничего не было решено. Тогда, на Смоленском кладбище, Леня угадал: он действительно ей нравился. Он вообще нравился женщинам и знал это. И это придавало ему чувства победительной уверенности. Он просто не представлял, как могла понравившаяся ему девушка отказать.

Он понравился и ее родителям. Но… существовало одно «но». Леня был неверующий и не собирался притворяться, зачем?.. Разумеется, путь к Богу открыт для каждого – он мог обратиться. Но человек свободен, мог и не