Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

Выбора нет. Умереть от истощения или покончить с собой.

Я обладал ножом, прекрасным орудием для самоубийства; но бредовое возбуждение первых минут, способное меня толкнуть на безрассудный поступок, уже улеглось, и я взглянул на вещи с трезвостью, удивившей меня самого.

К моим услугам три вида смерти: от голода, жажды и от удара ножом. Первая – неотвратима; но, перебрав все три, я могу сознательно выбрать наименее мучительную.

Не удивляйтесь этим диким мыслям. Вспомните о моем положении, и вы поймете, что я не мог думать ни о чем, кроме смерти.

Прежде всего я исключил смерть от жажды; только что я испытал эту пытку: ужаснее ничего нет; остаются голод и нож. Я взвешивал сравнительные преимущества этих двух видов смерти, не зная, какому отдать предпочтение.

Однажды, когда мне было лет семь или восемь, в нашем поселке случилось самоубийство; покончила с собой вдова рыбака, дом которой был продан с молотка за долги. В ближайшее воскресенье после смерти молодой женщины пастор произнес проповедь, беспощадно осуждая ее поступок. Он называл его чудовищным, не находил ему оправданий и ни слова не сказал о тех, кто довел рыбачку до этого отчаянного шага. «Самоубийство – великий грех!» – кричал желчный старик, брызжа слюной и стуча кулаком по черной кафедре. В ту минуту я ненавидел пастора и просто, по-детски жалел рыбачку.

Интересно, что сказал бы этот пастор, если бы нашел меня здесь в трюме? Вряд ли бы он дал мне лучший совет, чем той рыбачке; он бы сказал, что я сам во всем виноват, что небо меня наказывает за черную неблагодарность к дядюшке, за лень, за отвращение к полевым работам, за беззаветную любовь к морю…

Я остался в живых и не занес над собой ножа, но в этом нет ни малейшей пасторской заслуги.

Я остался жив потому, что любил жизнь и умел бороться.

Глава XXVI

Ящик с галетами

Я не только отбросил мысль о самоубийстве, но поклялся до последней минуты бороться за жизнь. Хоть нельзя насытиться и двумя галетами, особенно после продолжительного поста, я разделил их все же на четыре порции, чтобы растянуть запас на возможно долгий срок. Всякий раз, как голод обострится, я, как пилюлю, проглочу кусочек галеты.

Поскольку в распоряжении моем целая бочка пресной воды, я обязан цепляться за жизнь.

У меня было предчувствие, что голод меня не одолеет и что, во всяком случае, я умру не от истощения. Как ни призрачна была эта надежда, она поддержала во мне мужество.

Понятно, откуда явилась эта уверенность: ведь несколько часов назад мне и в голову не приходило, что я найду воду, а теперь, при желании, ее хватит на то, чтобы утопиться.

Судьба мне решительно благоприятствует: она спасла меня от жажды, а потом избавит от голода. Главное – не падать духом. Все уладится.

Я не представлял себе, откуда придет спасение, но твердо верил в удачу; то была подлинная воля к жизни; именно она выручила меня.

Я был крепким мальчишкой, жизнерадостным «морским волчонком», в испытаниях закалился мой дух, и я умел бороться… Все это пошло мне на пользу.

Съев полгалеты, я запил ее водой. Потом, воткнув втулку, присел возле бочки.

Силы свои я берег. К чему лишние движения, бесплодная суета? Действовать я начну тогда, когда представится счастливый случай: в ожидании его нужно набираться сил. Итак, сложа руки буду дожидаться удачи.

Так рассуждал я, но жуткая тишина вновь повергла меня в отчаяние.

Прошло около двенадцати часов с тех пор, как я съел первую половину галеты. Я хотел еще немного выждать, прежде чем приняться за вторую; но это было невозможно.

Я старался есть маленькими кусочками, берег каждую крошку; результат получился самый плачевный: я не только не насытился, но раздразнил свой аппетит; выпитая вода вспучила живот, но голода не заглушила.

Еще через шесть часов исчезла третья порция. Голод разыгрался. Не прошло и двадцати минут, как я прикончил весь запас.

Больше ничего не оставалось. Я думал растянуть провиант на четверо суток, но в первый же день уничтожил все до последней крошки. Что со мной станется?

Я вспомнил о башмаках. Где-то я читал о путешественниках, которые поддержали жизнь, жуя подошвы и седла. Кожа – продукт органический, и даже в обработанном виде он содержит питательные вещества. Итак, я вспомнил о башмаках.

Я уже наклонился, чтоб расшнуровать их, когда почувствовал холодок на темени: это была струйка воды… Вода выпихнула мою тряпичную втулку… Так вот оно что! Я заткнул фонтан пальцем, свободной рукой нащупал тряпицу и водворил ее на место.

Вскоре несчастье это повторилось, и вытекло довольно много воды. Больше всего я боялся, что это случится во время сна, и, проснувшись, я найду пустую бочку.

Надо принять меры! Необходимость действовать вывела меня из оцепенения.

Нет ли вокруг подходящего клинышка? Увы, нет. Я обратил внимание на то, что клепка бочки приблизительно на дюйм поднимается над «вторами», то есть надрезом для днища; она была из сердцевины дуба и покрыта краской, представляя собой исключительно прочный материал, не поддающийся никаким усилиям. С моим упорством я мог рано или поздно его обломать, но тогда же мне пришло в голову, что несравненно легче вырезать втулку из досок ящика; они, очевидно, сосновые, и я не только легче с ними справлюсь, но сумею лучше и точнее пригнать к отверстию бочки.

Обратившись к сосновому ящику, я стал нащупывать подходящее место. Конец одной из досок слегка отставал. Я воткнул нож в щель между досками и нажал изо всех сил на рукоятку, действуя ножом как рычагом. Вторично нажимать не пришлось, так как гвозди выскочили и доска отщепилась; должно быть, ящик уже был поврежден во время погрузки. Во всяком случае, конец доски отделился от угла ящика.

Я извлек из щели нож и, схватив доску обеими руками, крепко ее рванул. Дерево треснуло, но не поддалось; тогда я удвоил усилия, и внезапно совершенно иной звук, не похожий на треск надломленной доски, привлек мое внимание: какие-то небольшие твердые вещицы одинаковой формы с легким стуком посыпались из ящика на пол.

Сгорая от любопытства, я прервал мою работу и, пошарив под ногами, поднял два небольших предмета. Одно прикосновение к ним заставило меня радостно вскрикнуть.

Вы уже знаете, что сознание мое в темноте изощрилось, как у слепых; но даже с нормальным осязанием я бы тотчас определил природу этих предметов.

Ошибки быть не могло: это галеты.

Глава XXVII

Бочонок с ромом

Две галеты. Величиной с хорошее блюдце и толщиной в полтора сантиметра; круглые, гладкие, приятные на ощупь, чудесного кофейного цвета. Оттенок цвета я угадывал, ибо осязание мне говорило, что это настоящие морские галеты, «матросские галеты», как их называют в отличие от «капитанских» – из белой муки; но эти темные, по-моему, и вкуснее, и питательнее.

До чего они показались мне вкусны! Никогда я не ел ничего подобного! Я уничтожил одну, другую, третью… а может, я съел целых шесть штук, – не помню, потому что был слишком голоден, – и навсегда сохранил об этом пиршестве самое нежное воспоминание.

К этой первобытной физической радости – только голодный может ее понять – присоединилась еще другая: я сознавал всю важность моего открытия. Нечего больше беспокоиться; голодная смерть мне не угрожает: случай спас мне жизнь.

Странно подумать, но, если бы не поиски втулки для бочки с пресной водой, я бы не наткнулся на галеты.

«Теперь пошла другая музыка, – думал я, – с запасом воды и ящиком галет я продержусь до конца путешествия, хотя бы оно продлилось несколько месяцев».

Обследование ящика с галетами окончательно меня успокоило; глубоко запустив руку в ящик, я разгребал груду галет, пересыпал ее, и легонькое, сухонькое печенье постукивало, как кастаньеты.

Какой очаровательный звук! Какая музыка для ушей! Так скряга запускает руку в шкатулку с червонцами и наслаждается звоном золота.

Я вынимал их, перекладывал, пробовал их на вес, ощупывал, то разложу их в одном порядке, то в другом, то пирамидой, то квадратом, то веером… Я радовался галетам, как игрушкам, пускал их волчком,