Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

Трудно описать, что испытывает человек, ускользнувший от смерти; любая опасность оставляет нам просвет надежды; всегда остается непредвиденное, какой-нибудь последний шанс предотвратить трагическую развязку, мы надеемся до последней минуты. Но когда смерть математически неизбежна, когда вся наша логика говорит, что спасения ждать неоткуда, когда меч уже навис над головой и внезапно судьба его отводит, – как глубоко мы бываем тогда потрясены! Недаром приговоренные к смерти сходят иногда с ума, узнав о помиловании, или даже умирают от нервного потрясения.

Я не умер и не потерял рассудка; но если бы за мной подглядывали в щелку ящика, то сказали бы, что я сошел с ума.

Я плясал, как индеец, но одно обстоятельство омрачило меня и заставило задуматься: вода вытекала из бочки. Я не слышал звука мерно падающих капель, потому что его заглушали морские волны. Вода просачивалась под доски трюма и капала, должно быть, с тех пор, как я напился в последний раз; ведь, помнится, я не заткнул бочку тряпицей. В безумной радости моей я позабыл это сделать, и утечка, должно быть, была громадная.

Час назад это было мне безразлично: так или иначе, я не мог бы выпить целую бочку за несколько дней, на которые я был обеспечен галетами. Теперь дело другое: в обществе этой бочки я, может, пропутешествую несколько месяцев. А вдруг воды не хватит до Перу и снова начнутся все страхи необеспеченности?

Стоит ли вырываться из когтей голода, чтобы попасть в сети жажды!

Отверстие было немедленно заткнуто пальцем, потом тряпицей; всплыл прежний проект выстрогать втулку.

Я с легкостью отколол от крышки ящика подходящую щепку и заострил ее клином.

Втулка удалась на славу.

Спасибо тебе, друг-моряк, за память: твой нож пригодился!

Однако хотелось установить, сколько воды утекло.

Я горько сетовал на свою оплошность и особенно раскаивался в том, что так низко просверлил бочку.

Однако в свое время это было благоразумно: я думал о том, как дорваться скорее до воды.

Хорошо, что я вовремя спохватился; если бы бочка опорожнилась до уровня отверстия, остатка хватило бы лишь на неделю.

Как ни старался я установить размеры утечки, ничего не вышло: я обстукивал бочку со всех сторон, но потрескивание корабля на ходу и ропот волн не позволяли разобраться в оттенках звука. Получался как будто полный звук, что означало колоссальную потерю, и я бросил исследования, ничего толком не добившись.

Между тем отверстие было крошечное: я с легкостью затыкал его мизинцем, а в те годы он был не толще гусиного пера. Только за большой промежуток времени могла вытечь такая уйма воды. Я силился припомнить, когда в последний раз пил. Как будто недавно.

Но в том возбужденном или, вернее, исступленном состоянии, в какое меня повергло открытие галет, я, должно быть, потерял ощущение времени.

Я слыхал, что пивовары, бочары, акцизные надзиратели и надсмотрщики доков определяют количество жидкости в бочке, не прибегая к точным измерениям, но не знал, как они это делают.

Был, правда, один способ получить желаемый результат: мне был известен из физики так называемый закон сообщающихся сосудов, по которому жидкость в них стоит на одном уровне. Введя трубку сифона в отверстие бочки, я бы тотчас выяснил, как высоко стоит в ней вода. Но в распоряжении моем не было ни сифона, ни другого подходящего сосуда, и от «научного опыта» пришлось отказаться.

Едва отбросил я эту мысль, как мне пришла в голову другая, настолько естественная, что я удивился, как не набрел на нее раньше: пробуравить бочку немного выше втулки; если вода брызнет, сделать вторую пробу, чуть повыше, и так до тех пор, пока не обнаружится пустота. Если первая же проба даст положительный результат, я заткну отверстие заранее приготовленным клинышком. Надо лишь настрогать их в достаточном количестве.

Работа предстояла кропотливая, но этим я не смущался: в трудах время течет быстрее, а «хозяйственные» хлопоты отвлекут меня от мрачных мыслей.

Я решил пробуравить вторую бочку, стоявшую в углу моей каюты. Если в ней окажется вода, я могу успокоиться: запаса хватит хотя бы на кругосветное плавание.

Не теряя времени, я подошел к бочке и принялся за работу. На этот раз я меньше волновался, так как результат был все же второстепенной важности; однако я испытал живейшее разочарование, когда из пробуравленной бочки вместо желанной чистой воды брызнул ром.

Итак, приходилось вернуться к первоначальному намерению: точно установить количество воды в первой и единственной бочке.

Надрезав дуб на половинной высоте бочки, я начал буравить, так же как и в первый раз, и после часа работы почувствовал, что последняя тонкая пленка дерева поддается ножу.

Сердце забилось: хотя непосредственной опасности умереть от жажды больше не было, но будущее рисовалось достаточно туманно; немудрено, что я вскрикнул от радости, когда струйка воды смочила мои пальцы. Тотчас закупорив отверстие, я начал буравить другое, на один обруч выше.

Клепка в этом месте была такая же толстая и прочная, как и всюду, но за свои усилия я был вознагражден, когда новая струйка воды омочила мне лицо и грудь.

Третья проба – вода опять брызнула.

Четвертая – оказалась безуспешной.

Неудивительно: ведь я работал у верхнего края бочки; достаточно и того, что вода показалась из предпоследнего отверстия, подтверждая, что бочка полна на три четверти.

Итак, на несколько месяцев я обеспечен.

В восторге от моего открытия я съел галету и запил ее водой с таким удовольствием, словно это был черепаховый суп с пирожками на банкете у самого лорд-мэра.

Глава XXVIII

Пайки

Ничто меня больше не беспокоило: полная безмятежность. Перспектива просидеть взаперти шесть месяцев при других обстоятельствах повергла бы меня в отчаяние, но сейчас, избавившись от страха перед мучительной смертью, я готов был примириться с «одиночным заключением» и с твердостью его перенести.

Шесть месяцев мне предстояло провести в трюме: вряд ли я выкарабкаюсь отсюда раньше. Шесть месяцев – срок достаточно длительный, и не только для узника, замурованного в трюме, но и в нормальных условиях заключения, в камере, куда проникает свет, где у вас есть койка и кой-какая утварь, где видишь тюремщиков, слышишь шаги по коридору и нет-нет да и перемолвишься словом с надзирателем, который приносит пищу.

Но шесть месяцев в тесном пространстве, где нельзя ни выпрямиться, ни растянуться; шесть месяцев без огня и света, без горячей пищи, без тюфяка или подстилки, в глубокой кромешной темноте, среди гнилостных испарений трюма, на голых досках, на одном хлебе и воде – это тягчайшие условия, в которых едва-едва можно выжить, не говоря уже об утомительном однообразии, нарушаемом лишь скрипом корабля, скучным ропотом или яростным ревом. Шесть месяцев такой жизни были в высшей степени мрачной перспективой.

Однако я не унывал: весь пронизанный радостью избавления, я не печалился о будущем. Лишь позже я начал тяготиться этим омерзительным заточением.

Пока что я был всецело во власти радости и надежды.

Однако я не настолько ошалел, чтобы забыть предусмотрительность. «Хозяйство» меня сильно занимало: необходимо подсчитать запасы; качество их было мне известно, но о количестве я не имел представления.

Чтобы установить, хватит ли провианта до конца путешествия, я приступил к подсчету.

Вначале мне казалось, что громоздкий ящик, полный галетами, неисчерпаемое богатство и что большая бочка, на три четверти полная водой, никогда не иссякнет. Но поразмыслив, я в этом усомнился.

Тончайшая струйка воды наполняет большую цистерну, если вода прибывает непрерывно; но так же верно и обратное: самый объемистый бак рано или поздно опорожнится при непрерывной утечке; а шесть месяцев составляют почти двести суток.

Чем больше я думал, тем сильней омрачался.

– Отчего не добиться полной ясности? – сказал я себе. – Не лучше ли в моем положении определенность? Если окажется излишек – тем лучше; если же нет, если мне угрожает голодовка, я приму единственно разумную игру – распределю свой запас на рационы и буду строго их придерживаться.

Теперь, обращаясь к прошлому, я сам изумляюсь этому недетскому благоразумию: но мы не догадываемся, до чего осторожен ребенок, столкнувшийся с опасностью; глубокий инстинкт жизни направляет его.

Положив в основание шестимесячный срок, то есть сто восемьдесят три дня, я даже не считал неделю, прошедшую со дня выхода из порта.

За такой срок мы, несомненно, доберемся до Перу. Но так ли это?

Наше плавание намечалось как шестимесячное; но являются ли полгода средней