Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

– Такие стихи, мой незлобивый друг, конечно же, не застревают в твоей голове. Но разве это не великолепный стих, даже по-латыни? Dominus vir pugnatur! – повторил он несколько раз, смакуя каждое слово и надеясь вызвать каноника на спор.

Но у того не хватило духу что-либо возразить своему находящемуся при смерти воинственному другу. Предположим, Родриг мог бы в ответ привести многие миролюбивые стихи из Писания, однако предпочел промолчать.

Больше всего беспокоило дона Мартина, кого Альфонсо поставит его преемником. Ведь, что ни говори, архиепископ Толедский, примас Испании, был самым могущественным человеком в Кастилии после короля. Его доходы даже превышали доходы короля, а влияние на умы и души было колоссальным. И дон Мартин постоянно напоминал королю, как важно найти достойную замену.

– Склони ухо к речам умирающего, сын мой, – заклинал он его напоследок. – Наш дражайший дон Родриг и набожен, и мудр, он почти святой. Ты вряд ли найдешь лучшего советчика в твоих делах с Господом Богом, однако в земных делах и в ратных трудах он ничего не смыслит и, если станет архиепископом Толедским, не даст тебе денег на военные нужды, а если и даст, то жалкие гроши. По сей причине прошу тебя, любезный сын и король, не сажай на престол святого Ильдефонсо мокрую курицу, а посади настоящего христианского рыцаря, каким, при всех моих недостатках, был я, осмелюсь сказать это без ложной скромности.

В тот же день, когда состоялся сей разговор с королем, дон Мартин пожалел, что подложил канонику свинью. Он послал за ним. Сознался в своем проступке. Горько сетовал:

– О Боже, отчего Ты сделал меня священнослужителем, а не полководцем!

Дону Родригу с трудом удалось его утешить.

На долю умирающего выпала нечаянная мрачноватая радость. В Толедо с большой опасностью, обходя басурманские заставы, кое-как пробрался папский гонец с письмом, опоздавшим на много недель. Святейший отец слал королю строжайший наказ: во что бы то ни стало отрешить злокозненного еврея Ибн Эзру от должности эскривано. Неужели дон Альфонсо рассчитывает преуспеть в священной войне, если нехристь затесался в число его ближайших советников?

– Вот видишь, мой дражайший достойнейший брат, – ликовал дон Мартин, когда каноник сидел у его постели. – Наши благочестивые и храбрые кастильцы поступили по слову наместника Христова, покарав еврея. А ты утверждал, будто я одобряю их деяние всего лишь по жестокости моего сердца!

От радостного перевозбуждения он лишился последних сил. Началась агония, долгая и тягостная. Дон Мартин, видимо, воображал, что он на поле брани, и все хрипел, задыхаясь: «A lor, a lor!» Он изнемогал в неравном бою, он мучительно страдал.

По мнению Мусы, из человеколюбия полагалось бы дать умирающему большую дозу дурманного зелья.

– Сокращать жизнь не есть человеколюбие, – ответил ему каноник, и архиепископ в муках дожидался кончины еще два часа.

Близ города Триполи опять вспыхнул мятеж, и халифу пришлось срочно переправлять войска из Испании в Африку, чтобы навести порядок на своих восточных границах. Он отказался от всех своих завоеваний на севере полуострова. И отступил, не довершив победы.

У дона Альфонсо как гора с плеч свалилась. С каждым днем к нему возвращалась его былая королевская и рыцарская стать. Он и перед каноником не скрывал ликования. Уж теперь-то он искупит свой аларкосский позор. Да, он соберет остатки войска. Отбросит врага. Устремится на юг, захватит Кордову, наконец возьмет и Севилью, чего бы это ни стоило!

Каноник был в смятении. То, что сейчас говорил король, казалось ему преступным безумием. Несмотря на все свое отчаяние, дон Родриг, видевший, как сокрушался Альфонсо о гибели Ракели, лелеял робкую надежду: испытав жестокие удары судьбы, тот вырвет из своего сердца пагубную манию рыцарства. Спасти короля из-под власти этого недуга Родриг теперь считал делом своей жизни. Если Альфонсо, понесший столь тяжкое наказание, внутренне переродится, значит в конечном счете был-таки некий смысл во всех горестях и бедах. Но вот пришло первое испытание – и Альфонсо не выдержал.

Родриг не хотел смириться с тем, что его духовный сын вновь поддался соблазну. Он пустился возражать. Ведь мусульманские страны полуострова не истощены войной, они процветают! К тому же войска халифа, хоть и поубавились в числе, все равно сильней христианского войска! Если Кастилия в пору своего расцвета и могущества потерпела столь ужасное поражение, то каким же образом теперь, когда силы страны подорваны, можно надеяться на счастливый исход кампании?

– Не повторяй своей битвы под Аларкосом! – остерегал он. – С благодарностью и смирением вознеси хвалу Господу за спасение! Очевидно, халиф готов начать переговоры. Заключи мир, если условия окажутся хоть сколько-нибудь сносны!

В глубине души Альфонсо с самого начала знал, что это единственно верный путь. Но как только Родриг произнес слово «Аларкос», в короле взыграла прежняя гордость. Неужели ему безвольно опустить руки теперь, когда сам Господь нежданно посылает попутный ветер! И как ему заглушить свой внутренний голос, который твердит: нападай на них, атакуй!

Беспечно, с прежним покровительственно-любезным видом он ответил:

– Сейчас в тебе, отец мой и друг, говорит слуга церкви, святой праведник, от советов которого остерегал меня дон Мартин. Ты напоминаешь мне об Аларкосе. Но на этот раз дело обстоит иначе. Войско халифа отходит, а старое доброе правило военной науки гласит: если враг отступает, самая пора перейти в наступление. Твоя правда, мусульмане все еще превосходят нас силами, и, чтобы напасть на них, требуется немалое мужество. Но ужели ты возбраняешь мне быть мужественным!

Vultu vivax. Родриг с возмущением и болью заметил, как в лице Альфонсо опять проступают свирепые черты Бертрана.

– Разве ты ослеп? – воскликнул он. – Разве знамения Божии были недостаточно ясными? Ты опять дерзаешь испытывать долготерпение Господне?

Альфонсо ответил ему все с той же уверенностью, с той же улыбкой:

– Быть может, позволишь королю Кастильскому истолковать небесные знамения иначе, чем толкуешь ты? Я поступил опрометчиво, когда решил дать битву под Аларкосом, в этом я с тобой соглашусь. Я заслужил кару, и Бог меня покарал. Он послал мне горькое поражение, послал мне четырех всадников Апокалипсиса, и кара сия была справедлива, и я смиренно ее принимаю. Но затем Он погубил мою Ракель. Неужели ты станешь утверждать, что ее гибель – тоже часть моей расплаты за Аларкос, за мою опрометчивую отвагу? Нет, Господь покарал меня с такой невероятной жестокостью только оттого, что возлюбил меня больше, чем других. Господь восхотел остаться предо мною в долгу. И теперь Он восхотел вернуть мне долг, и потому халиф отступил, и