Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

Альфонсо помрачнел как туча.

– Не лучше ли продолжать войну, чем соглашаться на все это? Или вы считаете такие требования уместными? – cпросил он язвительно.

Эфраим медлил с ответом. Предположим, он выскажется за переговоры и мир, но тогда король может выместить свою бессильную ярость на нем, Эфраиме, и на всей альхаме. Ему очень хотелось уклониться от прямого ответа, отделаться почтительной, ни к чему не обязывающей фразой. Но Альфонсо примет это как согласие и ободрение, а иметь за собой хоть чье-то ободрение очень важно для Альфонсо. И тогда он продолжит свою бессмысленную войну. Но во второй раз Господь не сотворит чуда, Толедо будет потерян, а вместе с ним погибнет альхама. Покойный Иегуда в подобных затруднительных ситуациях не раз и не два отваживался давать советы христианскому государю – убеждал Альфонсо вести себя разумно, не нарушать мира. Уже сто лет еврейские советники занимались тем, что пытались внушить рассудительность королям Кастилии.

– Если хочешь слышать честное мнение пожилого человека, о государь, – сказал он наконец своим старчески блеклым голосом, – то я скажу тебе: заключай мир. Эту войну ты проиграл. Если продолжишь ее, тогда, опасаюсь, мусульмане скорее дойдут до Пиренеев, чем ты до южного моря. Какие бы условия ни выставил халиф, не так уж важно, покуда он довольствуется границей южнее Толедо. Согласись на эти условия и заключи мир.

Альфонсо шагал по комнате из угла в угол, в глазах опять засветились опасные всполохи, лоб прорезали глубокие морщины. Какие дерзости позволяет себе этот еврей! Он, Альфонсо, прикажет его схватить, прикажет бросить в самое глубокое подземелье замка. Там у него, глядишь, пройдет охота дерзить. Пускай сидит там, пока не вернет ему Санчо! Тем временем славное кастильское воинство, которое еще уцелело, неожиданно нападет на басурман и прорвет их ряды. Альфонсо знал, что такие мечты – бессмыслица, знал, что ему подобает вступить в мирные переговоры и что дон Эфраим будет наилучшим посредником. Нет, нет, ни за что! Он докажет и Родригу, и этому еврею: дон Альфонсо еще жив! И все-таки он – побежденный Альфонсо, еврей сказал правду, и он, Альфонсо, не сумасброд и не злодей, он отправит посланников в Севилью и будет просить о мире. Король широкими шагами мерил комнату. За эту короткую, бесконечно долгую минуту он успел три раза поменять свое решение.

Дон Эфраим стоял, не говоря ни слова, в почтительной позе. На лице его не было страха, но сердце боязливо замирало. Он внимательно следил за королем, за выразительной игрой его лица.

И вдруг Альфонсо остановился прямо перед ним, нос к носу, и буркнул сердито и вызывающе:

– Послушай! Коли уж ты так ратуешь за мир, не согласишься ли поехать в Севилью моим посредником?

Эфраим ожидал от этого непредсказуемого человека всего, чего угодно, – и плохого, и хорошего, однако подобного предложения никак не ожидал, так что скрыть изумление ему не удалось. Вопреки всем правилам приличия он отступил на несколько шагов и, словно бы защищаясь, вскинул старческую руку. Но прежде чем к нему вернулся дар речи, Альфонсо попросил неожиданно любезно:

– Прошу тебя, не говори сразу «нет». Присядь и подумай!

Они сели друг против друга. Эфраим почесывал ногтями одной руки ладонь другой. Всю свою жизнь он старался не выделяться из числа прочих. Когда-то он отговаривал Иегуду от блестящих постов, а теперь на него взваливают миссию посла, на него неизбежно обратятся глаза всех. И чего бы он ни достиг в ходе переговоров, глупые неблагодарные толедцы все равно обвинят его в измене, а если сам король выскажет ему одобрение, сразу же явятся тысячи завистников. Но с другой стороны, если он сейчас выторгует у халифа длительный мир, то окажет стране и еврейскому народу такую услугу, какую мало кто оказывал раньше. Эфраим, обычно все просчитывавший с таким хладнокровием, на сей раз запутался, разволновался. Ему хотелось сказать «нет», но он подумал об Иегуде и счел своим долгом сказать «да».

– Халиф не любит евреев, – заметил он наконец.

– Он и христиан не слишком-то любит, – ответил Альфонсо.

– Переговоры будут сложными, а я стар, и здоровье у меня слабое, – все еще отговаривался Эфраим.

Король, пересилив себя, сказал ему так:

– Твое «нет» происходит не оттого, что ты стар годами и слаб здоровьем. Ты опасаешься моего упрямства и гордости. Но я уже иной. Я понимаю, что человеку, потерпевшему такое поражение, не пристало канителиться и торговаться. Я не стану тебе препятствовать, я дам тебе широкие полномочия. Я готов возместить севильскому эмиру военные убытки, а также ежегодно делать взнос в казну халифа. Платить ему дань, – с мрачным видом подытожил он.

Эфраим ответил осторожно, неопределенно:

– Думаю, в этих вопросах твой посредник сумел бы столковаться с халифом. Однако позволь узнать, государь, как смотришь ты на важнейший пункт договора. Я говорю о сроке перемирия. Думаю, халиф потребует, чтобы перемирие длилось не меньше двенадцати лет. Ты бы подписал такой договор? И готов ли ты соблюдать его?

Альфонсо опять чуть не взорвался. Еврей ведет себя так, будто он королевский духовник! Но рассудок короля вновь взял верх над гневом. Когда-то, подписывая договор с Севильей, он согласился включить туда условие «in octo annos», «на восемь лет», – в его представлении это были пустые слова, просто чернила на пергаменте. Но из-за этих трех слов нагрянули в страну полчища халифа, эти три слова убили его калатравских рыцарей. Дон Эфраим прав, напоминая ему, что теперь, если будет заключен мир на двенадцать лет, придется соблюдать его все двенадцать лет.

– Я вижу, ты долго размышлял об интересах халифа, – сказал Альфонсо тихо, с горечью.

Эфраим опасался, что король скажет в ответ что-нибудь более резкое, теперь же вздохнул с облегчением.

– Об этом, наверное, размышлял каждый, кто искренне заботится об общем благе.

Альфонсо молчал, сосредоточенно думая. Между тем Эфраим убеждал его:

– От долгого мира ты выгадаешь больше, чем мусульмане. В скором времени ты все равно не сможешь вести большую войну, как бы пламенно того ни желал. Тебе нужно время, и всей христианской Испании, ныне жестоко разоренной, нужно время, чтобы оправиться.

Альфонсо молвил:

– Двенадцать лет. Не многого ли ты требуешь, старик?

Эфраим ответил обиженно, почти резко:

– Прошу тебя, государь, не посылай меня в Севилью.

– Ладно, пусть будет двенадцать лет. – Альфонсо встал, вновь принялся расхаживать из угла в угол. Потом сказал: – Мне угодно, чтобы ты как можно скорей отбыл в Севилью. Сообщи, какие полномочия тебе необходимы, и сам выбери тех, кто будет тебя сопровождать.

– Если