Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

знающей тяжести пауз. Доня несколько раз ловила на себе короткие взгляды Пашки. Эти взгляды обивали ее с толку, она выше вскидывала голову и с большей легкостью скользила по ласковой мягкости рубежа.

Доня узнала, что в самый разгар переселения в степь у него заболела и неожиданно померла жена.

— Знато бы дело, ни за что бы в степь не поехал. А тут уж ничего не поделаешь, все перевезено, приступили к стройке, а она и свались.

— Ребята остались?

Пашка переложил ношу с одного плеча на другое и нахмурил брови, будто в глаза ему ударил сильный свет.

— Да нету. Был один, да, еще когда я на службе был, помер.

Доня с усмешкой глянула в лицо спутника.

— Это невелика беда. Надо новую приглядывать.

— Новую? — В глазах Пашки родились темные пятна, углубившие взгляд, и резко очерченные ноздри крупного носа неуловимо дрогнули. Но это было одно мгновение. Он сейчас же нахмурил брови и пошел еще ходчее. — За меня… Я ведь буен… Опять же и вином зашибаю. Тоже немало покойница со мной горя хлебнула. Да и палаты-то не обольстительны…

На этот раз Доня ответила Пашке не сразу. Она для чего-то сунулась рукой в плетушку, вынула большой, будто медный поддубовик и разломила шляпку:

— Эх, вра́ны его возьми! Гнилой, враг, с червями. А я-то его тащу, наказанного…

И уж после того как проследила за падением разрушенного гриба, она повернула голову к Пашке:

— С хорошей женой и про вино забудешь. А на буйном-то воду возят. Не знаешь?

Тот покорно согласился:

— Знаю. Как не знать. Но, одним словом, пока мое дело не дудит.

Они разошлись на косой дорожке, пересекающей былой участок Борзых. Пашка раза три обертывался, но, ловя ответные огляды Дони, сейчас же втягивал голову в плечи и шагал еще шире.

С этого дня Доня стала носить новый заграничный платок.

23

Серенькие дни этой осени были для Дони серебряны, и никлая пустынность степи, обшарканной ветрами, с пламенеющими по канавам татарниками, казалась ей придуманной нарочно, чтоб оттенить ее запоздалую любовь.

Павел за рабочую пору похудел, был тих, и в его взглядах читала Доня признание в покорливости. Несколько полевых встреч с ним, короткие разговоры о пустяках, неловкие расставания решили судьбу. Доня допустила в сердце жалость к этому большому грубоголосому человеку, горбившемуся от невеселых, одиноких дум и бедности, с особенной остротой сказавшейся здесь, на новом, необжитом месте, рядом с крепкой хозяйственностью степных старожилов. Она все чаще стала выходить на огород, откуда видна была избенка Павла с кучами золотистой соломы около двора, следила, как била в синь неба цепинка Павлова цепа. Туда низким сквозным светом ударяло осеннее солнце, там была светлота, и Доне хотелось оторваться от надоевшей мрачности дома Борзых, пройти межами к новому поселку, помолотиться с Павлом в па́ру и после сидеть на осторнованных снопах, следить за острым мельканьем по току метлы в руках Павла, ловить на себе его вопрошающие взгляды и смеяться, щурясь от ослепляющего солнца.

Свой дом, о котором столь долго думала, становился тюрьмой. Не веселила и работа с бессловесным Епихой и с малосильным, но уже хозяйственно покрикивающим на работника Васькой. «В деда пошел, чертенок!»

Павел пришел к ней на престольный праздник рождества богородицы, пришел нарядный — в новых, с восьмигранным набором сапогах, в красной ластиковой рубахе и в картузе, из-под которого колечками вылезали буйные вихры. На новом поселке в этот день шумно гуляли, но по лицу Павла, несмело вступившего на крыльцо, Доня заметила, что он трезв. И, обрадовавшись предлогу заговорить, она весело спросила:

— Ты чего ж не гуляешь? Вон ваши-то как орут!

Павел снял картуз, положил его на лавочку и сел около него.

— Не тянет.

— Давно ли?

— Мало антиресу.

— Куда ж он девался?

Этот настойчивый допрос поверг Павла в смущение. Он откинулся спиной к крылечному столбику, и Доне видно было, как трепыхнулись его тонкие ноздри и вздернулись вверх мохнатые темные брови? Она прикусила язык и принялась трепать фартуком, спугивая взлетевших на загородку крыльца кур. И первое слово, сказанное Павлом, не расслышала Доня. А когда обернулась в его сторону, Павел глядел на нее тяжелыми спрашивающими глазами, будто сверлил насквозь. Безмолвие тянулось очень долго. Доня видела в темной глубине глаз Павла и робкий вопрос, и обещания, и восхищающую ее силу.

Потом Павел сказал, обозлившись неведомо на что:

— Скажи мне сразу, я и думать не буду. А то хожу, как чумовой…

Доня слабо развела губы и сама поняла, что улыбка у нее получилась кривая, несмелая.

— Очень уж ты… сурьезно-то.

Павел перехватил ее взгляд, и плечи его вздрогнули от сдержанного смеха.

Из сенец вывернулся Васька. Он вопросительно оглядел нежданного гостя и недовольно надул губы. Доня предостерегающе глянула на Павла.

Через несколько дней выпала удачливая ночь, они встретились за ригой и до рассвета просидели на камушке, тесно касаясь друг друга плечом. Этой ночью Доня узнала силу рук Павла, узнала, что он может быть разговорчивым, смешливым и по-ребячьи неловким. Придерживая ее руки, он жадно тянулся к ее губам, и пушистая влажность его усов, пахнущих табаком, приятно холодила горевшие щеки. Увертываясь от медвежьих лап Павла, Доня готова была кричать в безмерную глубину ночи, богатой лунным светом, голубым, застилавшим дали туманом, домовитым запахом капустного листа и пустой влажности огородных гряд, о запоздалой радости настоящей любви к ней человека, который по ее воле может в любой момент стать ее мужем. И, как бы уплотняя свою радость, она не сдавалась Павлу, вертко уклонялась от его рук, дразнила его бесстрастностью простых будничных слов:

— Оставлю я Ваську. Зачем он мне, когда мне хочется пожить с тобой одной-разъединой? И дом этот брошу. Чтоб не тыкали тебя чужим добром. В этом добре, Павел Ильич, слез наших без числа положено.

Павел отвечал ей согласно:

— Мне дома чужого не надо. Мне без бабы жить тошно, а с тобой мне лучше моей хибары ничего и не желается.

— Вот и я то же думаю, — и Доня клонила к плечу Павла тяжелую голову. — Неужели мы с тобой на ноги не встанем? Зато без попрека и без обузы, Я все корни хочу оторвать, чтоб забыть про потерянное время в этом противном дому. А работа меня не пугает, только б… — Она резко отстранилась от Павла и выговорила требовательно: — Только б ты не обижал меня.

— Я? — Павел схватил ее за плечи и горячо дохнул в лицо. — Я? Этого не