За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

Джордж отодвинул стакан и, вместо того чтобы направиться на свое обычное место, начал медленный подъем на галерку. «Не хватало слушать, как они судят да рядят».

Там, на вершине трибуны – сего национального монумента, видимого за двадцать миль, – опасность встретить знакомых ему не угрожала. Туда поднимались «массы», и Джордж, взрезая их скопление, добрался наконец до самой верхней площадки, где смог положить бинокль на перила и устремить взор на линию старта. Он различил, кроме павлиньего голубого, под которым выступал его жокей, еще бледно-желтый, синий в белую полоску и красный с белыми звездочками.

Говорят, когда человек тонет, перед его мысленным взором проносятся призраки прошлого. С Джорджем было иначе: его душа словно сама сделалась этим ярко-голубым мазком. Глаза скрывал бинокль, в сжатых губах не осталось ни кровинки; они мучительно пересыхали, и Джордж то и дело их облизывал. Четыре разноцветных мазка выстроились в одну линию; взвился и упал флажок.

– Пустили! – загудело над трибунами, словно некое чудовище исторгло утробный рык.

Джордж поправил бинокль. Впереди синий в белую полоску, Эмблер в хвосте – такой расклад сохранялся до первого поворота[65]. Провидение, как бы решив, что от поглощенности Джорджа скачкой хоть кому-нибудь должна быть выгода, позволило чьей-то руке скользнуть под его локоть, вынуть булавку из его галстука и исчезнуть. Когда был пройден второй поворот – близ станции Таттенгем-Корнер, – Джордж ясно увидел, что Эмблер лидирует: бледно-желтый уступал ему самую малость, – так и вышли на прямую. Жокей Эмблера оглянулся и поднял хлыст, и в то же мгновение, как по волшебству, бледно-желтый поравнялся с Эмблером. Хлыст стегнул Эмблера по боку, и снова случилось чудо – бледно-желтый вырвался вперед. Фраза прежнего жокея пронзила Джорджу разум: «Попомните мое слово, сэр, он знает, что к чему. Когда этакая лошадка попадается, лучше ей не мешать».

– Дай ему волю, ты, идиот! – пробормотал Джордж.

Очередной удар хлыстом – и бледно-желтый впереди уже на два корпуса.

За спиной у Джорджа кто-то выдохнул:

– Фаворит побежден! Хотя нет, пока нет, ей-богу, нет!

Стон Джорджа как будто достиг ушей жокея – хлыст опустился. Эмблер рванулся вперед. Джордж видел: его жеребец наверстывает, и всей душой был с ним в этой борьбе. В каждую из последующих пятнадцати секунд Джордж успел умереть и родиться заново; с каждым броском все, что было в его натуре благородного и храброго, разгоралось ярче, а все мелкое, животное – уничтожалось, ибо сам он мчался рядом со своим Эмблером, и его собственный лоб покрывала пена. С губ слетали обрывки слов и фраз, которых никто не слыхал, ибо то же самое творилось со всеми зрителями.

Эмблер и бледно-желтый пришли к финишу голова в голову. Трибуны замерли: неясно было, кто же победил. Появились цифры: 7 2 5.

– Фаворит пришел вторым! На полголовы уступил! – раздалось поблизости.

Джордж сник; все вдруг сделалось ему безразлично. Он зачехлил свой бинокль и, подхваченный толпой, пошел по ступеням вниз. Позади кто-то ляпнул:

– Будь в трассе лишний фут, он выиграл бы.

– Не терплю таких лошадей, – отвечал другой голос. – От хлыста его, видите ли, коробит.

Джордж скрипнул зубами и пробурчал:

– Чертов кокни! Ты-то, ты что можешь смыслить в лошадях?

Говоривших повлекло прочь – Джордж потерял их из виду.

Долгий спуск позволил Джорджу взять себя в руки. Когда он появился на конюшне, лицо его было абсолютно невозмутимо. Блексмит, тренер, стоял возле денника.

– Это Типпинг виноват, сэр, – заговорил он, губы у него дрожали. – Всего-то и надо было – не мешать коню: он бы в два счета выиграл. Так нет же – хлыстом вздумал орудовать, идиот! За это надо у него лицензию отнять. Он…

Вся желчь, вся горечь поражения так и бросились Джорджу в голову.

– Не вам, Блексмит, бранить Типпинга – ведь это вы его наняли. Какого дьявола вы поругались с Суэллсом?

У субтильного тренера челюсть отвисла – так он был потрясен.

Джордж отвернулся и подошел к жокею, но увидел, какое у парня разнесчастное лицо, и сдержал злые слова, что уже готовы были сорваться с губ.

– Ничего, Типпинг, успокойтесь: нагоняя не будет, – сказал Джордж, вымучил улыбку и прошел к Эмблеру в денник.

Грум как раз закончил приводить коня в должный вид; Эмблер стоял, готовый удалиться с поля своего поражения. Грум исчез, и Джордж шагнул к Эмблеру поближе. На ипподроме нет такого местечка, такого уголка, где человек мог бы открыть свое сердце. Джордж всего только приник лбом к бархатистой конской морде; так он стоял в течение секунды, не долее. Эмблер стерпел эту краткую ласку, фыркнул, тряхнул головой. В непокорном взгляде влажных глаз отчетливо читалось: «Глупцы! Да что вы обо мне знаете?»

Джордж посторонился.

– Уведите его, – сказал он и долго еще глядел вслед Эмблеру.

На выходе из конюшни Джорджа караулил представитель иной расы. Этот субъект вечно отирался на скачках. Джордж наглядно знал его – и терпеть не мог.

– Не пфодадите ли мне вафего феребса, Пендайф? – спросил он, шепелявя. – Я дам вам пять тыфясь. Это недорафумение, фто он прифол фторым. Таких лофадей бить нельфя – это им только во вреф!

«Ах ты, падальщик!» – подумал Джордж, а вслух сказал:

– Благодарю, жеребец не продается.

Он побрел обратно к трибунам; в каждой ступеньке, в каждом лице ему мерещилось уравнение, в котором Х теперь удвоился. Трижды Джордж спускался в бар, и во время последнего паломничества сказал себе: «Эмблера придется продать. А другой такой конь мне не светит».

На зеленой равнине, которую сотни тысяч ног истоптали до побурения, которую сотни тысяч рук замусорили бумажками, окурками и объедками; на равнине, где людские приливы и отливы были подчинены расписанию сражений, толпились все те, кому эта равнина, эти сражения служили кормушкой. Воплями восторга они встречали сияющих победителей, стенали в унисон с мрачными побежденными, тем и другим предлагали напитки и снедь. По этой зеленой равнине, лавируя меж одноногих калек и оборванных акробатов, женщин с грудными младенцами, мошенников всякого рода, включая жучков[66], пробирался Джордж Пендайс – губы сжаты, зубы стиснуты, лоб набычен.

– Удачи, капитан, – пробормотал Джордж. – Удачи вам назавтра, большой, большущей удачи!.. Ради господа бога, ваша светлость!.. Прицелься с толком и бросай![67]

Солнце выглянуло после долгого отсутствия и принялось жарить Джорджу затылок; вонючий ветер донес до его ушей последний рык чудовища: «Пустили!»

Джордж обернулся на звук знакомого голоса. Перед ним стоял Уинлоу. «Чтоб тебя черти взяли!» – подумал Джордж, а вслух сказал:

– А вот и снова вы!

Достопочтенный Джеффри неспешно обошел вокруг Джорджа,