Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

однажды после чая, усадив ее рядом на диван и закурив папиросу. (При этом Иван Евгеньевич оглянулся на дверь — Женя запрещала ему курить в квартире.) — Поставишь цель и иди к ней. Да не сбивайся! Я о себе скажу… В двадцатых годах еще, когда в Харькове работал, захотелось мне из мастерских своих уйти, на большой завод попасть. Уйти-то ушел, а на завод не принимают: тяжеленько тогда было устроиться. Что делать, побежал на биржу труда — были тогда такие. Неделю ждал вакансии… Нету! А со мной еще приятель один ходил — Мишка Зверков, лекальщик. Тоже зря штиблеты топтал — и ему места не было. Я-то набрался терпения, жду — ни на шаг от биржи! А Мишка мой нет: покрутится, покрутится да и скроется в неизвестном направлении. Однажды только отбежал он, а тут объявление выкинули: лекальщик требуется! Я сразу — к столу. Меня приняли… Так и добился своего. А сколько ждал! Вот что значит, когда цель!..

— А как же? — не поняла Тамара. — Ведь не лекальщик вы, Иван Евгеньевич?

— Я все специальности знаю, — уклончиво ответил Гопак. — А потом… Потом риск во всяком деле нужен! Конечно, не был я тогда лекальщиком. Но ведь не растерялся! Когда на испытание дали мне шаблон выточить, я одному старику червонец сунул — он и помог мне. А потом я уж сам. Сам, своей головой, доходил до дела. Не подводила она пока, голова-то моя!.. И тогда на заводе мною довольны были. Я у них в лотерее по рационализаторству все выигрыши забирал, первым был. Я им потом лучший инструмент изготовил, прибор такой, с точностью до одной тысячной миллиметра детали измерял. Мне за него восьмой разряд присвоили, а нарком именные часы прислал… Да ты посмотри сама: много у меня этих… знаков отличия!..

Гопак открыл самодельный сейф-шкатулку и показал Тамаре пожелтевшие Почетные грамоты, пригласительные билеты на давно состоявшиеся важные собрания, разные мандаты и удостоверения.

— А часов нет. Потерял во время эвакуации. Жаль, хорошие были часы. Мишке Зверкову такие бы не дали…

— А он-то как?

— Кто?

— Зверков ваш… — Тамара почему-то все время, пока слушала Гопака, думала о его неудачливом приятеле. — Вы же заняли его место.

Иван Евгеньевич резко вскинул седеющую голову, удивился… подумав, махнул рукой:

— А ну его! Устроился где-нибудь… Пожалела, что ли?

— Не пожалела, — упрямо продолжала Тамара, — а все же нечестно это…

— Нечестно? А ты с Чекиным?

— Что с Чекиным?

— Ты не хитри, не хитри со мной, девочка! Знаю ведь я, как ты обвела старика вокруг пальчика — вот этого ма-аленького… Сам помогал, потому и знаю.

— Так честно же я!

— А я, что, Зверкова — не честно? Все мы честные!..

И снова, как тогда в мастерской, Тамара не стала спорить с Иваном Евгеньевичем. Ей вспомнился Чекин — бледный и растерянный, — каким тот был у Поставничева в день появления статьи. Сейчас почему-то стало жаль его: неужели она в чем-то была неправа и незаслуженно обидела старика?

Не поднимая зарумянившегося лица, Тамара продолжала перебирать «боевые реликвии» хозяина. Сама собой задержалась в пальцах красноватая книжечка. «Авторское свидетельство» — вытиснено на тоненьком переплете. Книжечек несколько. В одной говорилось, что И. Е. Гопаку принадлежит изобретение «доводочного стакана и механической руки к нему», из другой можно было узнать, что Иван Евгеньевич сконструировал «приспособление для проточки уплотняющих канавок в трубчатых решетках теплообменника», в третьей… Славные книжечки! Тамара многое бы отдала, чтобы получить хоть одну такую…

Гопак, заметив, как слегка вздрагивают Тамарины пальцы, зажавшие удостоверение, успокоил:

— Не журись, дивчина! Будут и у тебя такие корочки!..

Редко-редко в таких разговорах участвовала Женя. Приходила она обычно поздно — во Дворце культуры готовили новый спектакль, — приходила и сразу же валилась на тахту. Лежала подолгу и молчала, прикрыв узкой ладонью глаза.

Как-то в такую минуту Тамара случайно взглянула на нее и… испугалась. Ей показалось, что сквозь розовые Женины пальцы смотрят на нее ненавидящие, злые глаза. «Неужели ревнует?» — заподозрила она, но тут же постаралась отогнать нелепую мысль.

И, действительно, подозрения оказались напрасными. Буквально через несколько секунд Женя поднялась и, потянувшись, проговорила мечтательно:

— Мне бы роль Ларисы… Я бы так сыграла, так… в точности, как Алисова!

Тамара, уже успокоившаяся, подивилась: «Почему, как Алисова? Почему, как кто-то, а не по-своему?..»

Гопак словно угадал Тамарины мысли, и возразил:

— А ты, Женюрка, так сыграй, как никто еще не играл!

— Много ты понимаешь! — презрительно усмехнулась она и добавила, повторив чьи-то слова: — Ничто не ново под луной, все крадено… Все!

И вообще — со временем Тамара убедилась в этом, — дома Женя вела себя иначе, чем на людях. Здесь она была молчаливее, неприветливее, даже грубее. Случалось, она прикрикивала на Ивана Евгеньевича, и Тамаре тогда делалось жалко его… Она быстро собиралась и уходила. Уходила к маленькому Юрче, о котором, как бы ни был полон впечатлений вечер, она, кажется, не забывала ни на минутку.

XIII

И в «избушке на курьих ножках» все оставалось по-прежнему. Дни тянулись серенькие и одинаковые, как доски в заборе…

Как-то утром Тамара проснулась в особенно плохом настроении. Она еще не открыла глаза, а уже догадалась, что нет сегодня ни солнца, ни вчерашней бездонной сини над головой… Поморщившись, вытянула из-под теплого мужнина плеча разметавшиеся волосы, встала и начала вяло одеваться.

— Времени много, Томка? — зарываясь головой в подушки, спросил Павел.

— Седьмой!

— А-а, вставать пора!..

Все было так противно сейчас: и неприбранная постель, и линялая клеенка на столе, и зевающий муж, что Тамаре захотелось заплакать, бросить все и бежать. Если и не бежать, то просто выйти из дому на улицу. Но ведь и там не лучше. Серые тучи провисают над хмурой землей, сбитая дождем прохладная серая пыль коробится на дороге…

Тамара зябко повела плечами, плотнее запахнулась в короткий фланелевый халатик и пошла к Юрче.

Он еще спал. Розовая ручонка просунулась в отверстие деревянной кроватной решетки и повисла над истертым полом. И только он, Юрча, вид его раскрасневшейся ото сна пухлой и милой мордочки чуть расшевелил Тамару: внутри, в сердце знакомо всколыхнулась горячая волна любви к сыну. Она, наклонившись, долго смотрела на мальчугана:

— Ух ты, любый мой, любый!..

Прошлепал из кухни босой Павел.

— Позавтракать есть чего?

— Сейчас.

Несмотря на ранний час, ел он с аппетитом уже хорошо поработавшего человека: широко расставив голые локти, энергично орудовал вилкой, и румяные картофельные кружочки с хрустом разламывались в крепких зубах. У Тамары, глядя на мужа, тоже засосало под ложечкой. Павел будто догадался — предложил:

— Подсаживайся.

— Не хочу я…

— А то поешь.

— Сказала —