Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

добился, наконец. Результаты поразительные! Никто еще в стране, да, пожалуй, и во всем мире, не достиг таких результатов: печь Разина не останавливают на ремонт уже шестой год!..

Ясно, что после всего этого — терпеливых исканий, борьбы и, наконец, победы — Разина подняли на щит. О нем писала «Правда», на заводе организовывались совещания по передаче разинского метода, из Свердловска специально выезжала кинохроника. Судя по всему, слава не одурманивала новатора, он по-прежнему вел себя скромно и даже, несмотря на свои сорок лет, начал учиться в техникуме.

Случай, о котором рассказывал Переметов, открывал Разина с новой, несколько неожиданной, но тоже хорошей стороны.

Его представили к большой министерской премии. И не только его. Вместе с Разиным авторами нового метода назвали еще трех инженеров, начальника цеха и даже председателя цехкома профсоюза. Это было несправедливо. Большинство из «кандидатов» не только не помогали новатору, но даже мешали ему… Не разобрались, вероятно, в далеком министерстве!

Другой бы на месте Разина промолчал. Его-то фамилия первой стоит, к тому же портить отношения с начальством не всякому хочется… Разин не промолчал. Он пошел в партийный комитет завода и предложил внести в список обер-мастера Веденева, инженера Чазова, двух рабочих из своей бригады — тех, кто действительно прошел с ним долгую маяту, а фамилии остальных выкинуть. И еще добавил под конец, что, если его предложение не примут, откажется от премии…

— Правильно! — не дослушав Переметова, рубанул по столу Павел. — Прихлебателей этих…

Он вовремя спохватился, глянув на насторожившуюся сразу Тамару, сказал спокойнее, обращаясь уже к ней:

— Томка, ты слышишь? Как-кой все же молодец Разин! Не то, что кстати, твой Гопак…

Крохотные Тамарины уши под легкими крыльями волос чуть порозовели. Она пожала плечами:

— Почем знать? Может, Иван Евгеньевич так же поступил, если бы пришлось…

— Он-то? Куда ему!.. Очень уж твой Иван Евгеньевич деньгу любит, не стал бы рисковать, не думай!

— Ну, почем ты знаешь? — взвинтилась Тамара. — Обвиняешь человека, льешь на него помои… А зачем? Факты где?

— Будут факты, не беспокойся… Вот поживем, увидим!

— Ага! Нет фактов, а говоришь!.. И не стыдно тебе? Иван Евгеньевич помогает мне, нам… — Тамара бросила выразительный взгляд на подаренный Гопаком телевизор. — Бессовестный!..

— Бу-удет вам! — вмешался Переметов, впервые в жизни ставший свидетелем «семейного разговора».

— Да ну его!..

Тамара, уже не сдерживая обидных слов, выбежала из комнаты.

— Нервная, — тихо заметил Игорь.

Павел не ответил. Чем ближе роды, тем труднее было ему ладить с женой. Скорей бы уже!..

Родила она в феврале. Когда Павел, растерянный и поэтому еще более неуклюжий, вел ее в больницу, небо было не по-зимнему высоким и ослепительно синим. Искусанные губы Тамары непрошенно шептали выхваченные по памяти строки: «В феврале уже в оконце засияло ярко солнце…», а на душе было тревожно и радостно, как бывает, когда катишься на санках с горки и уже чувствуешь, что обязательно врежешься в снежный сугроб. «В феврале уже в оконце…» Тамаре казалось, что яркое умытое солнце в необыкновенно синем небе — доброе предзнаменование.

И верно, роды прошли удачно. Родилась не девочка, как ждали, а мальчик. В молодой семье появился теперь «хозяин» — беспокойный горлан с розовой кнопкой на том месте, где полагается быть носу. Назвали горлана — Юрка, Юрча.

X

Трудной была эта весна. Маленький Юрча отнимал у Тамары все время, ни минуты не оставалось свободной. Еще труднее стало, когда кончился отпуск и надо было выходить на работу.

— Придется в ясли отдать. Правда, маленький еще, жалко… Да что поделаешь! — говорила Тамара мужу.

Павел соглашался. Но когда он по настоянию жены обошел несколько детских яслей, побывал в райздравотделе, то лишь развел руками. Мест не было, некоторые ждали уже по году.

— Поговорил бы в завкоме, — советовала Тамара.

— Говорил.

— Значит, плохо говорил. Ты бы объяснил положение… Почему тебе не должны дать? Не последний же ты человек в цехе, на Доске почета висишь!

— Вишу.

— Не смейся, Павлик! Слышишь, не смейся!.. Неужели, скажи, не могут без очереди устроить одно местечко для Юрчи?

— Нет, Тамара, не могут. С какой стати? Кто я такой? Ну, кто?

— А ну тебя! Просто ты не хочешь. Не любишь ты Юрчу… Вот! И меня не любишь! Понятно?

— Чего говоришь? Шурупишь? — Павел выразительно постукивал ногтем по лбу.

— Не можешь, тогда сама сделаю!

— Посмотрим…

Тамара не понимала Павла. В горячей несогласной голове ее никак не укладывалось, что она и Юрча должны страдать из-за каких-то там мужниных принципов. Она начинала кипятиться, кусая губы, бросала ему обидные упреки. И странно, чем больше выходила она из себя, тем спокойнее становился Павел. Редко, очень редко срываясь с тона вообще, в такие минуты он держался удивительно ровно. Молча выдержав кипятковый душ Тамариных слов, он подходил к ней и с неизменным искренним участием, прикоснувшись мягкими губами к маленькому жаркому ушку, спрашивал:

— Успокоилась, Томка?

И она в самом деле успокаивалась на какое-то время.

А Павел делал по-своему. В мелочах он, правда, уступал жене. Но только в мелочах… Как-то Тамара потребовала, чтобы он перевелся из ОТК опять на станок — заработки на новом месте оказались гораздо ниже прежних, — Павел не согласился. Не согласился он и «порвать всякие отношения» с Симой Тарабеевой: с нею его связывала общая работа в комсомольском бюро. Тамара по-прежнему, хотя и редко, заставала их вместе в красном уголке или в плановом, где работала Сима. То же самое и с яслями. Из-за этих яслей они теперь вынуждены были работать в разные смены: один кто-нибудь сидел с Юрчей. Павлу, вечно занятому общественными делами, было это особенно неудобно, но он терпел и второй раз просить все же не пошел.

Нет, Павел оказался не таким уж тихим и покладистым, как считала когда-то Тамара…

Одним словом, трудной выдалась эта весна. Даже работать Тамаре после отпуска стало нелегко: отвыкли руки… К тому же и уставала она очень: Юрча спал по ночам беспокойно.

Как-то утром на Тамарином участке появилась группа людей. В центре — маленький, квадратный, в кепке, блином осевшей на массивной голове, директор! Тамаре очень хотелось выключить станок и послушать, о чем говорят. «Бабье любопытство!» — обозлилась она и заставила себя окончить операцию.

Говорили больше начальник участка Геннадий Черноусов и Ребров, заместитель начальника цеха. Директор же молчал. Вдавив мясистый подбородок в ворот глухо застегнутой суконки, он исподлобья поглядывал на рабочих за станками, на все вокруг. Глаза у него — хоть и узкие, придавленные морщинами-складками, но острые, испытующие. Сейчас, например, задержал он взгляд на Тамаре, и сразу покатилось