Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

Иван Евгеньевич закончил, и звонко встретились над столом рюмки. Опрокинув свой стакан и бросив в белозубый рот фиолетовый кружок лука, он наклонился к Тамаре и шепнул:

— А у меня, Томочка, подарок для тебя свадебный. Вон в углу, в газетах… Сам сделал.

— Зачем вы, Иван Евгеньевич?

— Ладно-ладно!..

Гопаки не переставали быть центром внимания всех. Когда посередине стола взгромоздили бабушкину глиняную жаровню с остатками румяной гусятины, Иван Евгеньевич очень к месту рассказал анекдот об ощипанном живом гусаке. Потом, выпив еще, он вспомнил молодость и рассказал об одном из первых своих изобретений — кинопередвижке, показывающей фильмы без перерыва. До войны это было, действительно, немалым достижением.

— Великое открытие сделал! — потрясая чертежиком, набросанном на лоскутке бумажной салфетки, гремел он; и выражение лица его при этом делалось грозным, как у императора. — Только… Только, правда, пожарникам мое изобретение не понравилось. Эх, и взяли они меня в оборот! Огнеопасно, говорят, и не спорь!.. Я не поверил, разозлился… А через неделю поверил. Через неделю сгорело мое кино.

Иван Евгеньевич рассмеялся и опять предстал перед всеми добрым, простодушным хохлом, который и муху не обидит, но и себя в обиду не даст. Его дружно поддержало все застолье. Парни явно симпатизировали ему. Даже Переметов, еще недавно выражавший недовольство по поводу «новатора», сейчас долго хохотал, ударяя себя ладонями по коленкам:

— Молодец!.. Н-ну, молодец, Иван Евгеньевич!..

Девчата же с любопытством поглядывали на Женю, которая, наоборот, сидела очень скромненько и больше молчала. Но это было красноречивое молчание. Все, что ни говорилось, отражалось, как в зеркале, на ее очень милом живом лице. Если речь шла о вещах серьезных, большие темные глаза Жени делались задумчивыми, а несколько чувственный алый рот с чуть заметными усиками над верхней губой тоже серьезно поджимался. Она по-своему помогала говорившему, временами заинтересованно поддакивая, понимающе кивая коротко остриженной черноволосой головкой. На шутки Женя отвечала негромким приятным смешком, который всегда звучал одинаково и одинаково подбадривал, располагал к ней шутников.

Умение «Гопачки» вести себя на людях, а главное, модная прическа, изящное тугое платье непривычной, но скромной расцветки привлекало заводских девчат. Что греха таить, все они, конечно, далеко не равнодушны к модам, и только занятость, обилие домашних хлопот, а подчас и нехватка средств мешают им одеться так, как хочется.

Вернувшаяся наконец Сима тоже заинтересовалась новыми гостями. Она не прошла сразу в комнату, а остановилась на пороге, захватив озябшими руками косяк, и, наверное, минут пять стояла так. Бледное круглое лицо ее за эти минуты отдавало той же молочно-матовой белизной, что и гладкие планки косяка. Сима, казалось, изучала Гопаков: рассматривала их так пристально, будто видела впервые, хотя с Женей она, несомненно, встречалась по двадцать раз на дню.

Это не ускользнуло от внимания Тамары, сидевшей как раз напротив двери. «И чего вылупилась?» — с раздражением подумала она. Когда же девушка, по-прежнему не отводя глаз от Гопачки, поморщилась, Тамара не удержалась и подтолкнула Павла:

— Гляди, расфыркалась твоя!..

Павел, — он сидел, широко расставив локти и втянув крупную голову в плечи, — сначала было удивленно округлил глаза, а потом, поняв в чем дело, только смущенно улыбнулся:

— Мне, по правде сказать, тоже они надоели…

— Надоели?!

— Ну да.

Павел отвечал едва слышным шепотом: поскрипывая стулом, он наклонился к Тамаре так близко, что теплые губы его касались ее щеки. И это походило на поцелуй, не на те поцелуи, официальные и холодные, о каких под крики «горько!» просили сегодня молодоженов, а на совсем другие…

И поэтому она не обиделась. Она вдруг тоже почувствовала, что устала уже, что ей тоже надоел этот шумный вечер с подгулявшими ребятами. Ей вдруг страшно захотелось, чтобы все ушли — даже чудесные Гопаки, — и они с Павликом, как вчера, как позавчера, остались бы одни в этом доме. Совсем одни.

Гости разошлись только под утро.

Чуть раньше других уехали Гопаки. На прощание Иван Евгеньевич крепко встряхнул невестину руку, дружески потискал в могучих объятиях Павла.

— Да, — обернулся он в дверях, — если не справитесь, сообщите. Помогу! — и кивнул на запеленутый в газеты ящик.

Когда всех проводили и Тамара, пошатываясь от усталости, вернулась в комнату, первое, что она сделала, распечатала подарок Гопаков.

— Па-авлик! Скорее сюда!.. Смотри!

Из груды разорванных газет выглядывал голубоватый экран телевизора.

— Соли-идно! — в растерянности протянул Павел, поглаживая затылок. — Я думал: посудина какая, а тут вон чего! Солидно!.. Ну, ладно, коли денег не жалко…

— Это Иван Евгеньевич сам сделал!

— Вижу. Из старья сделал… Мастер, конечно!

Эх, если б знал Павел Курасов, какие несчастья принесет в его новый дом этот мастер, грохнул бы о пол дорогой подарок, в печи бы спалил полированные щепки!

Но не знал он тогда ничего.

IX

Молодоженам всегда хорошо. Как и влюбленным.

Но Тамаре и Павлу все-таки не повезло.

Не отшумел еще осенний угарный листопад, как Павел тяжело заболел. В том году занесло в наши края безобидную вроде бы хворь — грипп, и тысячи людей чихали и кашляли, по неделям не выходили из дому, пробуя все предписанные и непредписанные лекарства: в безлюдных цехах на заводах останавливалась работа. Не уберегся и Павел.

Два дня он ходил невеселый и еще более тихий, чем всегда: добрая улыбка уже редко преображала некрасивое, конопатое лицо.

— Возьми ты бюллетень! Все же берут, — советовала Тамара.

— Вот именно: все берут… А работать кому?

Работал Павел старательно. Он осваивал новую для него специальность — мастера отдела технического контроля — и делал это очень добросовестно. Он не ограничивался, как другие контролеры, проверкой прошедшей окончательную операцию детали, а «влезал» внутрь всего технологического процесса. Тамара не раз видела, как он необидно отстранял от станка кого-нибудь из молодых токарей или шлифовщиков и сам показывал, как лучше, чище обработать деталь. Конечно, помогала ему в этом большая практика, прежние специальности.

Не хотел Павел отрываться от работы; превозмогая себя, ходил на завод… И доходился. Вдруг почувствовал, что ноет рука, потом нога… Вскоре паралич разбил всю правую сторону тела.

— Осложнение после гриппа, — объявила Тамаре врач Нежная, женщина крупная и грубоватая.

Павла положили в больницу, и Тамара теперь чуть ли не каждый день после смены бегала туда. Раза два, сказавшись медсестрой, она проникала в палату. Глухие холодные стены оттого, что в них отражается все белое, казались Тамаре сложенными из чистого льда; ее даже знобило, когда она, старательно обходя кровати, спешила к окну, где лежал муж.

Павла трудно было узнать. Чужое лицо.