Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

— Ер-рунда! — оборвал директор гладенькие объяснения Реброва. — У вас огромные резервы, и не спорьте! Поищите, поищите! Оторвите зад от стула и, я уверен, найдете…

Ребров заметно побледнел, новенький галстук его, вылезший из-под аккуратно подогнанной спецовки, стал, показалось Тамаре, еще ярче. А Черноусов в ответ на директорскую грубость свирепо нахмурился: молодое, всегда приветливое лицо сейчас будто окаменело, стало чужим. Он что-то тихо сказал Окулову, видимо, возразил. Тот внимательно посмотрел на окаменевшее лицо молодого мастера, сердито фыркнул, но тут же успокоился и забасил, тыча ладонью куда-то вверх:

— Экономить, говорите, не на чем… Хозяева! Вымойте, продрайте стекла, чтоб, как в оранжерее, блестели, — вот вам и дополнительное освещение, вот вам и экономия электроэнергии. Хоз-зяева!..

Тамара невольно посмотрела туда, куда показывал Окулов, и точно в первый раз увидела задымленную, грязную решетку фрамуг. Половина стекол выбита, через пустые гнезда пробивается сейчас майское солнце, а в ненастье — сырой ветер.

— А резервы производительности? — услышала она позади себя и поторопилась установить очередную заготовку. — Все вам резервы известны? Молчите? Не знаете! Ну так спросим вот у этой девушки, если вы не знаете!..

Тамара ощутила на своем плече тяжесть чужой руки и в ту же секунду перевела станок на холостой ход.

— Давно в цехе?

— Четвертый год…

— Фамилия?

Тамаре стоило немалого труда выдержать тяжелый, оценивающий взгляд директора. Она старалась отвечать спокойно, но и сама не заметила, как достала из кармана белоснежный носовой платок и измазала его в промасленных пальцах.

— Курасова знаю. Жена его?

— Жена…

— Хм!.. Так вот скажи, Курасова: можно что-то сделать на твоем участке, чтобы повысить выработку?

— Штурмуем часто, Сергей Сергеич!

— Знаю. Работаем в этом направлении, а еще что?

— Подумать надо, Сергей Сергеич… И сделать.

— Вот-вот, подумай и сделай! — Окулов прищурил посветлевшие глаза и опять, но уже легонько тронул Тамарино плечо.

Черноусов тоже улыбнулся и заметил:

— Эта сможет, Сергей Сергеич. В прошлом году она даже Чекина за пояс заткнула. Помните; статья в газете была?

— Чекин? А, помню, помню… Так думай, Курасова! В следующий раз буду — спрошу. Ясно?

— Ясно, Сергей Сергеич!

Директор с Черноусовым и Ребровым ушли уже, а Тамара все не принималась за работу. Разговор взволновал ее, взволновало внимание Окулова, этого нелюдимого и грубоватого человека, для которого, догадывалась Тамара, большой завод, где он работает лет пятнадцать, и десятки тысяч людей на этом заводе никак уже не чужие. Ведь рассказывают же, что, когда Окулову предложили занять большую квартиру в новом доме, он отказался. «Пока мои рабочие живут в бараках, обойдусь и я!..»

Директор сказал: «Думай, Курасова!..» Она обещала. И ей, действительно, хочется сделать большое — не то что раньше! — такое большое, чтобы и директор, и Иван Евгеньевич удивились. Но как тут думать, если все так плохо…

В тот день работалось особенно трудно: плохо слушались руки, покалывало от недосыпа в висках, и все чаще вхолостую шелестел станок… Когда Тамара сбросила на пол четвертую запоротую деталь, приковылял взъерошенный Чекин, с недавнего времени переведенный в мастера:

— Ты, девка, чего сегодня? Или чаю с утра не попила — так и махаешь брак! Смотри-и!

— Все у меня в порядке. Просто так чего-то…

Чекин, не слушая, поковырялся в станке, подкрутил зачем-то головку шпинделя и, буркнув: «Валяй теперь!..» отковылял в свой угол.

В перерыв, наскоро сжевав в столовке дешевый обед, Тамара вышла из цеха. Ослепительное солнце, там, в цехе, скупо расплескавшее янтарные лужицы, здесь, на воле, топило в веселом пламени и серые бока километровых корпусов, и молодую зелень на газонах, и задымленные трубы ТЭЦ.

Узкой тропкой, вызмеившейся среди спутанной травы, Тамара вышла на главный заводской проезд. Этот проезд мало чем отличался от главной улицы поселка — разве только здания посуровее, потяжелее. Так же тарахтят здесь груженые автомобили, такая же пустынность в дневной час на асфальтовых тротуарах, те же дым и пыль забиваются в волосы редких прохожих.

— Томочка!.. Здравствуй, милая дивчина!

Иван Евгеньевич? Конечно, он. Кто же другой может назвать ее Томочкой и кто другой умеет так крепко и необидно взять за плечи!.. Тамара украдкой, будто поправляя волосы, оглянула Гопака с ног до головы и даже сейчас, в минуту отчаянно плохого настроения, ощутила в себе радость оттого, что видит этого человека.

— Давненько не встречал, давненько! Как дела? Как мой подарок? — Гопак на какую-то долю секунды еще крепче прижал к себе Тамару, так что до нее донесся запах разгоряченного мужского тела, смешанный с запахом кожи: с курткой из желтого хрома Иван Евгеньевич не расставался ни в какое время года.

— Телевизор ваш испортился, к сожалению…

— Исправлю. А еще что? Случилось что-нибудь? — Гопак силой повернул Тамару к себе, заглянул в лицо.

— Долго рассказывать, Иван Евгеньевич…

XI

Гопак — единственный на свете человек, который все может понять, и Тамару тоже. Ей, впрочем, и до сих пор странно, как так получилось, что она, недоверчивая ко всем, вдруг чуть ли не в первый день знакомства, открылась перед этим человеком.

Сочувственно кивая, умерив шаги, слушал он тогда ее сбивчивый рассказ. И ничего, в конце концов, не сказал, кажется, только одно: «Не журись, дивчина, все проходит!..» А Тамаре легче стало.

— Иван Евгеньевич, какой вы… хороший!

— Гарный день був, когда маты родила… — рассмеялся польщенный Гопак.

— Вы такой необыкновенный и… веселый! Я даже завидую вам…

Тамара и в самом деле завидовала веселым и беспечным людям. Сама она быть такой не умела. Она часто хмурилась — и сама не знала почему: а если не хмурилась, то просто молчала. Павел поначалу никак не мог привыкнуть к этому: думая, что Тамара сердится, он мучился, тщетно доискивался причины, а в конце концов, и сам замыкался…

Гопак пригласил Тамару к себе в мастерскую. Она было отказалась, но тем же вечером, выйдя из цеха и смешавшись с густой толпой спешивших домой людей, вдруг подумала: «А может быть, зайти? Павлик дома, посидит с Юрчей…» И, не колеблясь больше, свернула к одноэтажному дому из красного, рдеющего на вечернем солнце кирпича, — там временно разместили экспериментальную мастерскую отдела главного технолога.

— Извини, Томочка, я одну секунду! — Гопак, улыбнувшись, кивнул ей и опять задумался над разрисованной четвертушкой ватмана.

Тамара не решилась сесть. Она всегда стеснялась в присутствии Гопака, а сейчас в его рабочей комнате — особенно. Впрочем, это была не комната, а маленькая веранда: вместо стен — застекленные оконные переплеты, наклонный потолок — крыша. Обилие солнца, разбросанные всюду карандаши и ватман делали веранду похожей на мастерскую художника. Владел верандой Гопак один — остальные ютились