Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

Белесые Тамарины брови вскинулись в изумлении. Но тут же она продолжала воинственно:

— Хотя бы!.. И не смейся, пожалуйста! Разве это плохо? Скажи: плохо? Он такой же, как и ты, а живет по-другому…

— Значит, не такой, раз живет по-другому…

— Не глупи, Павлик!

— Да потише ты! — нахмурился он, кивнув на дверь, за которой спал Юрча. — Разбудишь!

— Я же тихо.

— Слышу!.. Кстати, и ты послушай. Говоришь: плохо живем. Так? Что мы… голодом сидим? Раздеты-разуты?

— Но ведь можно лучше!..

— Эх, не понимаешь ты, Томка!..

— Понимаю. Не дура!

— Не-е… — поморщился Павел. — Ты-то у меня не дура! Это я не так выразился. Ты все понимаешь, только… В общем, давай спокойно поговорим, разложим по пунктам…

— Нужны мне твои пункты!

— Ладно, ладно! Так, во-первых, Гопак работает уже лет двадцать, значит, кое-что подкопил. Во-вторых… Во-вторых, он необезноживал, как я, и полгода в постели не валялся…

— Да знаю я!..

— А, в-третьих, Гопак, так сказать, поставлен в особые условия: числится работягой, а имеет отдельный кабинет. Только секретарши не хватает… Погоди-погоди, и четвертое есть! Дай досказать!.. В-четвертых, он не прочь подхалтурить: наладить, скажем, товарищу телевизор, и не постесняться взять за это гроши…

— Неправда! — пристукнула кулачком Тамара. — Все, все ты наговариваешь на Ивана Евгеньевича!.. Все твои пунктики ничегошеньки не стоят. Да-да!..

— Тише-тише!

Тамара снизила голос до шепота, но остановиться, замолчать не могла. Даже шепотом она, казалось, кричала. Злые, несогласные слова выливались непрошенно и обидно для Павла. Она сознавала, что говорит грубо, резко, что не нужно бы так говорить, и все же упрямо продолжала. Гопак работает двадцать лет? Ну и что! Он пережил эвакуацию, и у него вторая семья, второй дом!.. Иван Евгеньевич берет деньги с товарищей? Нет! Помогал же он бескорыстно ей, Тамаре!..

— Ты узнай, узнай его поближе! И поучись у него!.. Иван Евгеньевич так-кой, так-кой человек! Не то, что твои Переметовы, не то, что ты! Ты даже в ясли своего сына устроить не можешь, — руки мне развязать. А знаешь, чтобы я тогда могла сделать, знаешь? Ничего ты не знаешь!..

Тамара все больше распалялась, пока угрюмо молчавший все время Павел вдруг не рассмеялся и не махнул рукой:

— Да ладно уж, убедила… Будет на сегодня, а?

Он подошел к жене, сжал в ладонях ее сильные горячие плечи.

— Уйди-и, Павлик!..

— Ну, будет, Томка, будет! Послушай, что я тебе скажу… — его мягкие ласковые губы, касаясь вспыхнувшей вдруг Тамариной щеки, настойчиво шептали что-то и… успокаивали.

…К часу ночи в курасовской избушке на курьих ножках установился полный мир. Надолго ли?

XV

Мелкие в летнюю сушь воды Каменки сыплются и сыплются непонятно откуда. Впрочем, чужаку непонятно… А Тамара знает: во-он с тех дальних гор!.. Они кряжисто осели на землю и жарят-жарят на солнце каменистые плешины.

Здесь, у подножия оплывшего Буран-Камня, речушку видно всего шагов на двести; пенясь, выныривает она из-под комковатого обрыва, бойко всплескивает на рыжих валунах и — раз! — и скрывается за прибрежным кустарником.

И куда петляет речушка, Тамара тоже знает. Нет здесь для нее тайн. Ее дед — старатель — ходил-переходил эти берега: кайлил в камнях глубокие шурфы. Когда он совсем стал стар и не работал уже, все равно часто бродил по глухомани, нахваливая внучке редкостной красоты места…

Нет здесь тайн для Тамары. Здесь ее дом. Светлая кипень горной речушки, прозрачные, прошитые солнцем дали — все это ее владения, здесь она царица!..

Реченька-речка,

Чистая водица… —

тихонько пропела Тамара, и сама не заметила, как сложились в песню бездумные слова:

Ой, болит сердечко

У твоей царицы.

Она осторожно ступила в холодную воду и, балансируя, вдавливая босыми ногами в дно скользкую гальку, побрела к близкому противоположному берегу. На бледном татарском лице ее, на голых руках, на цветах дешевенького платья играли водяные блики. Пахучий ветер, шевеля прибрежный пихтарник, ударял в лицо, высушивая капельки пота на лбу, туже обтягивал платье, отчеркивая по-прежнему остренькие груди и круглые коленки.

Реченька-речка,

Чистая водица…

Добредя до ржавого, в брызгах, валуна, Тамара остановилась и, поправив разметанные ветром волосы, вынула из кармашка сухой обмылок. Приступив на валун, она с удовольствием намылила загорелые щиколотки, розовую, чуть припухшую от уколов подводных камешков пятку и, вздрагивая почему-то, протерла слежавшиеся в тесной туфле пальцы; под ногтем большого — черное пятнышко: неделю назад Тамара, снимая со станка увесистую деталь (ту же самую — 024 786!), уронила ее себе на ногу… От валуна разлетелись брызги, и на светлых бровях, в ямочке упругого подбородка чаще и чаще оседали прохладные капли. Попала вода и на платье: влажные пятна быстро расползались по застиранным цветам, приятно холодили тело.

«Выкупаюсь!» — решила Тамара. Не раздумывая больше, она сбросила платье, майку и, придавив их поднятым со дна камнем, оставила на валуне.

— Ой, хорошо-о! — всхлипнув, засмеялась она, ощутив голыми плечами, грудью, всем легким и свободным телом и солнечное тепло, и мягкий ветер, и щекочущие прохладные брызги.

— Я твоя цари-ица!..

Царица Тамара!.. А кто же Демон? Ее Павлик? Тамара на миг представила косолапого нехитрого мужа в роли Демона-искусителя и весело фыркнула. А Иван Евгеньевич? Женщина призадумалась, стаяла с губ бездумная улыбка… Нет, у Гопака своя Тамара! Настоящая красавица, не чета… Тамара наклонилась к воде, но так и не разглядела себя в солнечной кипени.

И все же… И все же он, Иван Евгеньевич, ее «искуситель»! Появился он, и перевернулась жизнь у Тамары. Не так стала думать, работать не так. Мечтать стала!..

Искуситель, Демон… Да какой же Демон! Это же совсем из другой оперы! Не было у царицы Тамары Демона. Нет его и у Тамары Курасовой…

За спиной зашуршала галька. Женщина вздрогнула, спрятав в ладони маленькие груди, резко обернулась:

— Вы? Как… не совестно!

На берегу, затолкав кулаки в карманы парусиновых брюк и выпятив живот, покачивался актер Орехов.

— Юрий Арнольдович, как не стыдно!

— У вас чудесный загар, Томочка! Почему вы сердитесь?

У Тамары закружилась голова. Она сорвалась в гневе, закричала, как недавно в цехе на тихоню наладчика:

— Убирайтесь! Или я…

Брови Орехова изумленно поползли вверх, к жиденькой шевелюре:

— Напрасно вы, Томочка! Напра… Ухожу-ухожу! — замахал он пухлыми руками.

Вот так и бывает. Все было хорошо: и солнце, и веселая дорога сюда на «Победе», и то, что Павлик, наконец, не отказался провести время с Гопаком — Тамаре даже удалось отправить их вдвоем на шихан… И все испорчено.

Поспешно одеваясь, Тамара