Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

а капельку виски с влиятельными людьми, понравиться нужным, с успехом намозолить кому-то глаза, подключая все возможные связи, бахвалясь, что я именно тот, кто обеспечит расцвет проекту… Или вальяжно подойти к девушке, схватить ее ласково за локоток, еще лишенный следов от укусов, и, спокойно заглянув в самые очи, спросить: «А знаете, с какой скоростью хлопают ваши ресницы? А известен ли вам темп стрелки, бежащей и петляющей по вашей ноге?» И в ответ на дежурное «ничего не поняла» произнести с таинственным пафосом зубра: «Эта та доля секунды, которая составляет ее стотысячную наночасть. Но данного временного отрезка достаточно для того, чтобы втюриться в вас по уши». Короче говоря, вместо всего этого предпочитаю дичиться и считывать скорость со спидометра. В чужих машинах. Когда за рулем сидят другие, которые всё успевают.

Следы моих дискуссий (любых, и с кандидаткой в тещи, и с Непостижимкой, и с Рябым) как критические газетные статьи в тех углах, где от стены отодраны обои. Вот он, подлинный палимпсест, культурные слои. Но я докопался до главного: моя проблема заключается в необходимости постоянно что-то кому-то доказывать! По долгу службы, как правило. Наработанного реноме никогда не бывает много. Всегда найдется кто-нибудь, кто поставит его под сомнение. Да и на досуге или, скажем так, внеурочно, когда досугу самое время и место случиться: какое там – отдохнуть, привести в порядок чувства, мысли или хотя бы арендуемую квартиру! Ведь вновь продолжается бой.

Приходится убеждать, ублажать, штурмовать и завоевывать. Женщину, публику. И даже друзей. В центре баталий оказываются те же Непостижимка, Рябчиков, Панталыкин, с которым я в провинции познакомился. Я же мечтаю попасть в зону свободную от гонки и выпендрежа. От конкурса. От домогательств, по умолчанию толерируемых даже MeToo. Чувствительная или раззадоренная женщина, проникшись интересом ко мне, не подозревает, какими сомнениями и угрызениями томится ее визави. Это едва ли не страх перед возможным развитием событий, я имею в виду взрыв эмоций. Ведь, чего доброго, все всерьез. Тогда придется вылезти из футляра, из пескарства привычного, из дежурного наборчика, отчасти приятного, но условного и временного, конечно. Из пещеры, а может быть, даже из кожи, уютной только для меня одного. Ответить как будто нечем, ведь что я могу предложить – в соответствии с нынешними мерками и запросами? Вообще ничего. Ничего, кроме любви, по Армстронгу, не Нилу, но Луи – коль скоро мои эмоции возьмут верх. Или их контролируемый отблеск, на манер «Записки» Шульженко. С Непостижимкой я рискнул, поддался, почудилось что-то. Выложился по полной. В итоге все мимо, мое изшкурывонное мельтешение оказалось ненужным. У нее свои триггеры, травмы, она в девяностых взрослела, не знаю, кто и как над ней издевался в той, другой, прежней, в российской жизни. Говорит, что отец. Сравнивает меня с ним. Дескать, похожи. Только отец злой, а я добрый.

КАК ГОВОРИТ РЯБЧИКОВ

С некоторых пор по иностранным городам и весям толпами слоняются наши. Прошвыриваясь, если томит мошна, проветриваясь, если душно было. Но обычно в надежде счастья добиться, добраться до чего-нибудь. Поначалу радуешься всякому земляку. Никогда не зная, на кого наткнешься. В жизни многих из них отъезд – хороший повод для драпировки. А иногда вообще затем, чтобы сменить идентичность. Когда уезжали мы – на такой шаг нас толкали подрывники. Проводники политических интересов, запрещенных еще вчера, категорий скользких и зыбучих, вульгарные и лукавые поборники свободных состязаний, индивидуалистской морали. Дошлые полемисты, ловкие манипуляторы, певцы расчета и корысти, теории равных возможностей. Упиравшие на мобилизующий и одинаковый для всех инстинкт и рефлекс – желание жить красиво. Нас подталкивали причины, не связанные ни с эстетикой, ни с гастрономией. С новой софистикой и привычной гармонией разве что.

В те некрасовские дни – властелины, государственные кастеляны, канцеляристы, приказчики, остававшиеся на хозяйстве, – неожиданно решили выкрутить лампочку Ильича. Из погодинской пьесы. В подъемниках и лифтах к обещанному светлому будущему, лабиринтах подземных переходов и коридоров бетонных. Где на серых стенах под потолком угадывалось слабое зеленое мерцание запасного выхода. Знатоки ссылались на Нострадамуса, сообщали, что новый календарь Хуучина Зальтая входит в моду. Вроде второй, вообще – хрен знает какой по счету. И без разницы, в каких палестинах теперь терпеть, околачиваться, переучиваться, меняться, маскироваться, деклассироваться. Таким, как мы, безответственно прирученным, не дельцам изворотливым, что всегда готовы к рынку и бизнесу, приспосабливаться нужно было и там, и здесь. Хотя есть капитализм для пингвинов. Только не забывай ходить с презентации на презентацию, с тусовки на тусовку шастать – глядишь, уже и на ужин ничего готовить не надо, продукты покупать. А завтрак можно отдать врагу. Но лучше вообще не обрастать бытом, если становишься чужим в своем государстве. Вдруг объявившем, что руки оно умывает, прекращает существовать. Или, того хуже, – всегда являлось зарубежьем, хотя и ближним. Да только ты неблизок, незваный ты человек. Тогда впору уехать. Вальсируя, если получится. На раз-два-три. Или на все четыре. Например, в гости к только что задрапировавшемуся рейхстагу. Лишь бы оттуда не выперли, не попросили. Хотя как там было у Цветаевой? Пришла и смотрю – вокзал, раскладываться не стоит.

Нечто в этом роде вечно зудит Рябчиков, бывший сосед, бывший эмигрант, отчизновед посконный, по инерции расклады толкует. Хотя знает, что отстал и не прав. Уже давно никакого секрета: уезжают по разным причинам, и мне ли их объяснять. Всегда найдется что выкрутить: лампочки, руки. Не спит Хуучин Зальтай, столько всего произошло с момента драпировки рейхстага. Как уехать? Да как угодно. Лично я предпочитаю автобус. Много лет тому назад интересовался я каждым новым маршрутом в родной столице и заставлял деда сопровождать, отправляться со мной. Благо стоило это удовольствие всего пять копеек, а у внука, придумывавшего мотивы, вообще был школьный проездной билет, абонемент. Такую мою хитрость легковерный дед прозревал лишь в ту секунду, когда мы прибывали на конечную остановку. Сильно не сердился. Хотя мог влепить, внушение сделать, поставив на вид и предлоги мнимые, и путь порожний. Тем более что автобус тоже далеко не самый надежный способ передвижения. К примеру, футболисты немецкого клуба едва ли ждали взрыва, однажды подстроенного кем-то из наших бывших соотечественников. Решившим подзаработать на бирже, если верить массмедиа.

И все же не скрою, что при фрагментарной ребяческой любви к путешествиям меня обычно отличало неслыханное домоседство. Глубинное, голубиное. И присуще оно мне до сих пор. Что вредно для журналиста. Способность быстро вернуть тебя домой – вот главные роль и качество того городского «Икаруса» грязно-желтого цвета.