Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

– Это я.

– С Новым годом!

– Что вы хотите с Новым годом?! Кто у аппарата?

– Это Плесенский.

– Где Плесенский? Почему, какой?

– Тот самый, Петр Андреич!

– Ну, это вы врете!

– Не вру. (Молчание.)

– А чё у тебя такой голос?

Потом с кассеты, на которую шла запись, стирались слова Рябого, оставался только Василий Трофимович. Зная, что фамилия командира отряда совпадает с фамилией наиболее вредного нашего одноклассника, мы звонили другому соученику, нажав кнопку воспроизведения. Ошеломляющий результат получался!

– Алё.

– Это я.

– Кто?

– Что вы хотите с Новым годом?! Кто у аппарата?

– Офигел, да?

– Где Плесенский? Почему, какой?

– Какого х… ты звонишь? В морду дам!

– Ну, это вы врете!

– Ах ты падла…

– А чё у тебя такой голос?

И как тут не взорваться. Я его понимаю. И даже знаю, почему все это осталось в памяти. Так и девочка Лика в мозжечке Игоря Панталыкина уцелела. Хотя бы для его личной истории. Но только отчего в сусеках башки застревает разная чепуха, не связанная вообще ни с чем? Например, улица города Шверин, ведущая к вокзалу, или упоминание городка под названием Бризеланг, просьбы моей тогда будущей (ныне – бывшей) жены привезти ей из гавелянского леса огурцы и майонез, именно майонез и огурцы. «Они там на деревьях не растут», – возражал я. В Швейцарии жена побывала, в отличие от меня. Ездила и в Австрию. По объявлению. Крестьянские хозяйства в австрийских Альпах ищут себе летом помощников, которые могут бесплатно пожить у них. Заодно подсобить. И даже что-то подзаработать, хотя бы символически. Моя решилась на такой подвиг, вариант сельского туризма. Подумала, что все складывается как нельзя лучше: натуральные продукты, свежий воздух, вечером пешие переходы. В итоге ее там какой-то дед запряг и упахал по полной программе. Подъем в пять утра и все такое прочее. От зари дотемна. Иногда звонила мне оттуда, имитируя тирольский прононс.

Но на пранкеров высокого полета мы не тянули, конечно. Ни Рябчиков, ни я, ни жена моя. Мы ведь не дурачили президентов и йобелевских лауреатов. Хотя номером телефона одного писателя, который очень рвался в скандальные политики, однажды обзавелись. Разжились – я и Рубидий. И в школьные времена воспользовались. Звякнули ему. Пригрозили, что будет кормить рыб в заливе, если и впредь продолжит свою подрывную работу. Как будто чувствовали: стоит случиться взрыву – а запах из пороховой бочки все больше сочился по улицам, экранам и газетам, раньше охотно подставлявшим себя под водку, воблу и огурец, – жить нам, так или иначе, придется в другой стране.

– Плесенский твой наверняка давно стал каким-нибудь кантонским буржуем, – услышал я опять голос Рябого.

– Какой из них? Одноклассник или деэндешник?

– Думаю, оба. Вот и выезжай к ним, у них действительно полные закрома. И ближе, чем до Швеции. – Рябой замедлил темп речи, слегка повысив голос. – Выезжай завтра же, автобусом.

– Завтра не смогу. Меня на съемки пригласили.

– Что за съемки такие?

На секунду мне показалось, что Рябой, для которого любая беседа – несмотря на всю его собственную внешнюю эмоциональность, экспансивность, умение «заполнить собой пространство» – всего лишь ни к чему не обязывающий смол-ток, способен всерьез удивиться.

– Голливуд фильм снимает. Из жизни египтян времен Птолемея XVI.

– С Людовиком не путаешь?

– Не путаю. Емелю прислали.

– Мы с Емелей-Птолемелей. Я думаю, Птолемеев было меньше. Штук десять. И фильм должен называться «Птолемей на печи». – Рябой опять отвлекся и напевал уже что-то себе под нос. – Потому что ночь тиха, ночь тепла, спать ложиться пора. Как сформулировал артист Хенкин. А дети не помеха, как пишут в объявлениях рубрики знакомств.

Я отошел от компа.

– Эй, ты где? И кого нужно играть? Как всегда, статист?

– Примерно. – Мне подвернулось любимое выражение бывшей жены. – Вот послушай, что пишут: «Указание мужчинам: лицо чисто выбрито. У женщин маникюр». Гениальная фраза.

– Не гениальная, а генеральная, как будто могло быть наоборот. Усы сбривать будешь?

– Не дождетесь. Взрыва легче дождаться. И вируса.

– Какого?

– Не суть.

– Ну так что, по люлям? – нетерпеливо гудел Рябой.

– Тебе рано вставать?

– Нет, просто холодно и сыро.

Странным образом я задерживал Рябчикова, хотя мне уже давно надоели и этот разговор, и его нудный голос.

– Кстати, о сыре. Корешей и вонючий сыр в Германии называют иногда старыми шведами, – брякнул я без всякой надобности. – Хотя на сыре вроде бы швейцарцы специализируются. А то, что ты про точку замерзания изрек, я, честно говоря, думал, что богатырское спокойствие как раз для старых шведов характерно.

– Стереотипы. Давай вернемся к твоему кино.

– Я тебе все рассказал. Еще обещают в Люксембург пригласить.

– Опять фильм?

– Не суть.

– Да что ты заладил: не суть, не суть. Как барышня! – Напоследок Рябой решил выразить недовольство. – Между прочим, Люксембург… занят. Однако хороший бензин там дешевле.

– Что-то я тебя не понял. Кем занят? Не смог дозвониться?

– Не кем, а чем. – Рябой снова зевнул. – Народ там занят управлением. Управляют всем Бенилюксом. Но Швейцария лучше, несмотря на цены. Цены высокие у всех «швов». Шведы, правда, не любят русских. Со времен короля Карла. У них даже выражение есть: ты что, русский? Это если кто-то козлит. Или злит. Или мозолит.

Тут Рябчиков задумался и произнес неожиданно-распевно:

– А кто нас любит? Можно, правда, рвануть и в Грецию. Вместо Гельветии… да Гевеллии.

И добавил жестче:

– Ведь греки – это не нация, а идея. Идея справедливости. Человек, отрицающий данную идею, не может считаться греком. Ты слышал, что первым коммунистом был комедиограф Аристофан?

– Чего?

– Да, да, не удивляйся. У Аристофана бедность в споре с богатством говорит, что именно она – двигатель прогресса. Будь все богаты, человеки не пошевелили бы и пальцами. Не обойтись нам без комиссаров в огромном море компромиссов. Пойду спать.

«К счастью, Кудкудах не принял вонючий сыр за намек на свой счет», – подумал я, улыбнувшись короткому чмокающему звуку: это небесно-голубой значок с белым латинским «с» втянулся сам в себя.

И все-таки полезная штука скайп. Эмблема неуловимо похожа на предохранительную фольгу на горлышке тюбика зубной пасты, логотип берлинской городской электрички или эмблему ресайклинга. Где та туманная заря, наблюдая которую мы мечтали о видеотелефонах? И вот на тебе, радуйся. Я нащупал на столе расписание автобусов на Цюрих. Уже давно топчу просторы тевтонского языка, только в Гельветии еще не был. Пора в самом деле забросить рутинный и грохочущий бухучет: редактор, переводчик, аранжировщик, диджей – все они тоже своего рода бухгалтеры, счетоводы. Никакой расслабухи. На кого калымим, что приносит вся эта беличья круговерть? Денег нет,