Тата - Валери Перрен

Втискиваю матрас между телевизором и диванчиком, решив, что буду спать в этой крошечной гостиной. Простыни выстираны и сохнут, те, которыми была застелена кровать, я выбросила, а две подушки и одеяла отдам в Гёньонский приют Армии спасения.

Я открываю чемодан Колетт прямо в коридоре и сразу вижу мой черный кассетник. Красная кнопка – включение, остальные – воспроизведение, перемотка вперед-назад, влево-вправо. Папа с мамой подарили мне его в 1985-м, на Новый год. Дом у Колетт был совсем маленький, и мы вчетвером ужинали у Жоржа Везана, а когда возвращались, подарки ждали нас на кухне. Я не помню ни елки, ни игрушек, только гирлянду вокруг витрины мастерской, мигавшую через раз, будто нехотя.

Увидев магнитофон с автореверсом, я издала радостный вопль, и мы весь вечер записывали наши голоса. Колетт хохотала, слушая свой, и все время спрашивала папу: «Странный у меня голос, правда, Жан?»

Рядом с магнитофоном в чемодане лежат аудиокассеты. Все в прозрачных коробочках. Они пронумерованы синими чернилами. От 1 до 119. Без комментариев и фамилий. Я закрываю глаза. Тыкаю пальцем и попадаю на № 19. Вынимаю кассету и вставляю ее в магнитофон. Слышу негромкий голос и дыхание, она делает паузы между словами.

21

Кассета № 19

КОЛЕТТ

Запись истории Жана. Для Аньес. Сегодня…

Я слышу ее шаги. Она выдвигает ящик, закрывает его. Я пытаюсь угадать, в какой она комнате. Тетя возвращается к магнитофону.

КОЛЕТТ

…5 сентября 2005.

Один такт, один вздох.

КОЛЕТТ

Мне сказала твоя мать. Ханна кричала и повторяла: «Жан ушел». Я решила, что она его обвиняет. Что мой брат ушел к другой. Он был красив, улыбчив и – главное – волшебно играл на пианино, так почему бы ему не околдовать чье-нибудь сердце? Не завладеть душой другой женщины?

Потом твоя мать сказала: «Они оказались бессильны…» Это самое «они» причинило мне самую жестокую в моей жизни боль. Мне привиделись люди вокруг Жана, пытающиеся делать искусственное дыхание, я увидела, как упал его метроном, поняла, что они – это не ты и не она, а прохожие или медики. Голос в моей голове твердил: «Он слишком молод, он не может умереть раньше тебя. Ты чинишь обувь, ты не так важна, как он, ведь он творит музыку».

Ты видела глаза слушателей на концертах твоего отца? Они намного прекраснее глаз моих клиентов, когда те забирают свои туфли или ботинки. Я так плакала, что могла бы утонуть в слезах, а потом подумала о тебе, Аньес. Я не собиралась оставлять тебя одну с Ханной, она была очень милая женщина, но я не понимала, как твоя мать справится с тобой и скрипкой без посторонней помощи. Сама знаешь, музыканты не слишком хорошо приспособлены к жизни. Твоя мама, кроме игры на скрипке, мало что умела делать, а твой отец просто погиб бы без пианино. После смерти Жана я купила черную одежду и перестала слушать радио. Помнишь? Раньше в моей мастерской всегда звучала музыка, после ухода Жана я надолго от нее отказалась. Повернулась спиной к песням.

Долгая пауза.

Я нажимаю на «стоп». В этом чемодане хранится сокровище! Встаю, чтобы налить стакан воды, открываю кухонный шкафчик и оказываюсь среди вещей Колетт, пытаюсь представить, как звучал ее голос в стенах этого последнего в ее жизни жилища. Знала она, что я однажды окажусь тут? Почему решила, что заговорит со мной только после своей смерти? Хватаю лежащую на уголке раковины губку. Сколько раз она протирала ею стол, сметая хлебные крошки? Возвращаюсь в маленькую гостиную, приземляюсь на матрас и запускаю воспроизведение.

КОЛЕТТ

Мне придется вернуться назад, чтобы все тебе объяснить. Много хорошего началось, а плохое закончилось, когда… умер мой отец. Через год после рождения малышки Даниэль, через год после того, как меня забрали из школы. Удар копытом забрал его жизнь. Я нашла отца лежащим на соломе с окровавленной головой, уже остывшего. Сильнее всего меня потрясла кровь в светлых волосах. Он был холодный. Я ужасно испугалась. Закричала. Когда мать увидела мертвое тело, она завопила и стала причитать на тарабарской смеси бургундского и местного говора, корней которого я не знаю: «Что это с нами станется? Что станется?»

Владельцы земли, маркиз и маркиза де Сенешаль, озаботились судьбой вдовы и трех сирот. Я, как тебе известно, дружила с их сыном Блэзом. И очень любила его мать. Она дарила мне конфеты, шарфики и лимонад. Они взяли мать в услужение и поселили ее с Жаном и Даниэль в пристройке. Я выбрала обучение. Я этого хотела. Не смела надеяться, что такое вдруг случится. Об учительстве я больше не мечтала, сама понимаешь, но заняться чем угодно, чтобы жить в городе, казалось мне волшебной сказкой. Больше не будет ни скотины, ни фермы, ни навоза, ни картошки, ни плуга – никакой работы, от которой ломит все тело. Все оставшиеся у нас животные были проданы. Все, кроме Бижу, тягловой лошади. Блэз уговорил родителей оставить ее. Ни одну животинку я не любила сильнее…

Те, кем пожертвовали, отчаянно кричали, когда их загоняли в фургоны для перевозки скота. Ягнята плачут, как младенцы, и Жан плакал, как они, когда я уходила со своим огромным пустым чемоданом. Я долго не выпускала его из объятий и обещала, что мы будем видеться каждое воскресенье до конца моих дней. Всю мою жизнь. Обещала, что научусь ремеслу. Я сбивчиво объясняю… Слезы брата придали мне смелости. Я впервые вошла вместе с ним во двор поместья, нарушив запрет матери. Нам, членам семьи Септамбр, не полагалось там находиться. Господин де Сенешаль открыл дверь и посмотрел на нас, как на две кучки дымящегося навоза, но я не опустила глаз, поздоровалась: «Добрый день, месье!» – и спросила, дома ли мадам де Сенешаль. Маркиз собрался было захлопнуть дверь, но тут появился Блэз. Он ждал меня. Как ангел в гёньонской церкви, скульптура в глубине левого придела. Сходи на него посмотреть, увидишь, что они и правда похожи. У меня есть наша фотография лет в двенадцать.

Она умолкает на несколько минут, и я слышу в тишине дыхание.

КОЛЕТТ

«А, Колетт… – сказал Блэз, увидев меня. Он разыграл удивление. – Как поживаешь? У тебя все хорошо?» Я кивнула и объяснила, что хочу повидать его мать, маркизу. «Пошли