Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

классовой бдительности и копить новые силы для окончательной победы над контрреволюцией. Вам же наше всегдашнее внимание и завет: не возвращайтесь без победы. Она нужна не только нам, но и пролетариям всего мира…

В волнении Петр оглянулся и неожиданно увидел Степку. Облокотившись на перила, тот глядел в воду. Петр встал рядом с ним. Освобождаясь от льда, река заливала низины, ревела на мельничном перекате, рвалась вниз, мутная, беспокойная, злая.

Перегруженный паром скрипел, натягивая канат. Напор воды сбивал паром, и мокрые от пота и водяных брызг паромщики выбивались из сил. Одну минуту казалось, что канат готов лопнуть, как перетянутая струна. Кто-то крикнул тревожно и приказывающе. И сейчас же десяток людей бросился к канату, к тяжелому рулевому бревну. Ход парома выровнялся, и покидаемый берег уплывал все дальше.

Петр поглядел в хмурое лицо друга и весело хлопнул его по плечу:

— Опять мы с тобой в поход пошли, а?

Тот поспешно отозвался:

— Теперь уж не в штыки, а в мертвую схватку! — И сейчас же, поправив фуражку, крикнул в сторону работающих у каната: — Товарищи! Так скучно! Ну-ка, подвеселись!

Ка-ак на горке ка-лина-а-а…

К нему присоединился один голос, за ним другой, третий. Песня выровнялась, дрогнула над зеркалом реки, потекла мощная, негодующая, боевая.

Чубарики-чубчики, калина…

А река все била в черные борта парома, заставляя похрястывать перегруженную снасть, но в ее напоре не было прежней силы: приближался другой берег — с красноватыми купами лозняков, с цветными толпами слободского люда, высыпавшего полюбоваться на вешний разгул вод.

И надо всем этим плыл серый хвост дыма: коммунистов ждал готовый к отходу воинский поезд.

Рязань, 25 мая 1932 года

С ГОР ПОТОКИ

I

Он был сутул, увалист и светловолос. Один глаз у него был темнее и больше другого, и это придавало его скуластому, освещенному кривозубой улыбкой лицу почти детское добродушие.

Зиму и лето он ходил в длинной, со сбившейся на подоле ватой, поддевке, в лаптях и затертой до черноты серой солдатской шапке.

Все звали его Мотей, а за глаза про него говорили:

— Чудак Матюха, умер, а глядит!

Пастухом Матюха стал в десять лет, а нищим был от рождения. От детства в нем сохранилось несколько помутневших картин, но, пожалуй, ясны были только две.

…Зимний вечер. По полу темной избы ходит холод, а на печке тепло — лампа с залепленным бумагой пузырем разливает уют и сбивает в углы угольно-черные тени от голов. Отец — он не помнил его лица, уцелел только далекий отзвук его голоса — щекочет ему бородой живот, смеется и, отвертываясь к матери, занятой беспокойным веретеном, говорит что-то о руках, которыми можно горы своротить, и о нем, Матюшке, рожденном для счастья.

Очевидно, Матюха тогда много смеялся, ибо отец сказал ему с веселой усмешкой:

— А уж грохочешь ты, Мотька, как жеребец. Здоровенный будешь!

После узнал Матюха, что в год его рождения отца выделили из семьи, дали ему только десять бревен да жену, он сколотил себе на самом краю деревни избенку и решил обойтись без поддержки, надеясь на силу своих рук. И потом:

…Пост. С крыши падают капели, у дверей в сени лужа красной навозной воды; Матюха настойчиво выхлестывает ее головашкой лаптя на жухлый снег. К избе вдруг подошли мужики, мать выскочила из избы без платка, завопила и шлепнулась на ворох испачканного в глине платья. Он стоит в раздумье около, а чья-то жесткая рука берет его голову и толкает к воющей матери:

— Дурак, гляди, отец умер, а ты палец в рот запетянил.

Матюха заплакал тогда, но не потому, что было жалко отца, а от боли в затылке. А настойчивый грубый голос произносил непонятные, как темные голыши, жуткие слова:

— Гору хотим своротить. А она, гора-то, свое дело знает. Ее не своротишь, она тебе ляп — и в лепешку.

Звук этого голоса Матюха не раз слышал в снах, он шел из огромного скатка черной шерсти и был пугающе страшен. Матюха вскрикивал и, весь дрожа, просыпался.

Из детских игрушек дольше всех сохраняли неувядаемую привлекательность костяная, в пятак, пуговица с тремя дырками и медный позеленевший отвесок в форме колокола. Отвесок он потерял в год смерти отца в каменных ямах, а пуговицу хранил долго, последовательно пришивая ее к брюкам. Но и она не уцелела. На второе лето его пастушества она оторвалась во время бегства от Сальника, выгнавшего овец из вики и бежавшего за пастухами длинника два. С того времени в нем свила гнездо необъяснимая ненависть к этому рыжебородому мужику, и с его нелюдимым обликом он связывал утерю последней радости детства.

После смерти отца жизнь стала помниться отчетливее, но была тусклее. Через год по осени умерла мать, а на масленицу его подрядил в подпаски дядя Федор. Постом Матюха долго вил себе кнут, ждал таяния снега и во сне видел коров. Они норовили поддеть его на рога, он убегал от них, взмахивал кнутом, и чаще всего случалось так, что кнут обматывался вокруг рогов и коровы напирали на него, валили с ног. Он падал с лавки и, сидя на полу, плакал в потемках, трясся в испуге, не решаясь разбудить тетку или дядю.

Дню выгона скотины он обрадовался, как пасхе.

Он стоял на лужайке в ряду с большими пастухами. Около них на земле были разостланы скатерти, и бабы складывали к их ногам пироги, блины, куски мяса. Кругом было пестро от бабьих платков, от солнца и веселых голосов ребятишек. Матюха старался держаться прямо, поправлял картуз и тайно от всех любовался на свой кнут.

Потом из двора повалила скотина. Бабы бережно стегали коров свяченой вербочкой, а поп кадил голубеньким дымком и брызгал веником на коровьи хвосты.

Подтолкнутый своим товарищем, Матюха пошел за овцами. Он никак не мог сосредоточиться на своих обязанностях, вертел головой, а рядом мужики грубо шутили:

— Ого, какой кнутина-то! Больше самого пастуха. Ты бы его урезал, чудило. А то упадет концом в овраг и тебя сволочит за собой.

У Матюхи холодело под ложечкой, он боялся поднять от земли глаза, с трудом передвигал одеревеневшие ноги, и кнут в его глазах навсегда потерял цену.

За околицей стало легче. Овечье стадо пошло валами в сторону, а прямо от выгона по полю метались коровы, за ними с разнобойными криками бежали бабы и