Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

Когда Степка с Настькой въехали в Дворики, Зызы сидел в темной избе, сидел одетый, готовый в любой момент тронуться в путь, Отправляя своих единомышленников вперед, он смутно надеялся, что восстание скоро докатится до этих мест, и ему не придется покидать своего дома. Он ждал. Еще вечером, оглядывая углы двора, амбары, все хозяйство, Зызы готов был к выезду, но сейчас не было сил поднять утяжелившееся тело. Начиналось то, о чем он упрямо думал весь минувший год. Поднималась деревенская Россия на города, породившие большевистскую смуту, перетряхнувшие вековой крестьянский уклад, втоптавшие в землю право на собственность, право на свободу. Эта Россия, в которую так долго верил он, должна победить, должна! Значит, через неделю-две, много — месяц, он придет в этот дом, облеченный прежним почетом, получивший право поучать людей, глашатай свободной, сытой и культурной жизни. Ну, а если?.. Он хватался за голову и чувствовал, как каменеет тело. Если случится по-иному? Если эти большевики поднимут всю деревенскую голытьбу, — устоит ли его Россия крепких мужиков против этой безмерной людской волны, насыщенной проклятием вековому голоду, унижению, нищенству, чужому куску хлеба, проклятием своему труду на благо сильного соседа? И впереди рисовалось не светлое пятно торжества своих людей, а мрак отрешения от этого дома, от близких людей, страшнее чего была только смерть.

Но смиряться Ивану Никандровичу не хотелось. Он превозмог слабость и встал. В эту минуту взвыли собаки, мимо окон пропели санные полозья, и тяжело отфыркнула усталая лошадь.

С захолонувшим сердцем Зызы метнулся к двери и распахнул ее в темень сеней настежь.

— Кто там?

— Отвори-ка. Свои.

Услышав тихий голос сына, он тяжело осел на сторону и схватился пальцами за стену. А в избе засветился огонь, там, суетясь, бегала Анна Ивановна, почуявшая желанную близость Степки, и сдавленно кричала в разверстую пасть двери:

— Иван! Аль ты очумел? Открывай же! Ведь Степа!

Степка вошел в избу широким шагом озябшего человека. Он не обратил внимания на тупо ткнувшегося на стул отца, скинул с плеч тулуп и повернулся к матери:

— Горяченького нет ли чего, мамаша? Ух, и пробрало!

Потом обратился к отцу:

— А ты куда собрался? Здоро́во!

Зызы тяжело глянул на него и опять опустил голову.

Пока Степка жадно хлебал теплое молоко, заедая хлебом, Зызы копил в себе решимость к неизбежной стычке. Но Степка предупредил его. Вскинув от миски красное, обветренное лицо, он ощупал, отца темным взглядом и с ухмылкой сказал:

— Собрался-то ты кстати. Придется скоро трогаться.

— П-п-придется, нет ли, у тебя не спрошусь.

Степка удивленно расширил глаза, потом загадочно усмехнулся одним углом рта и переглянулся с матерью.

— Спрашиваться не нужно, а доложиться непременно требуется.

— Кому же? Тебе?

— Мне.

— С какого же это бока ты мне в начальники записался?

— С левого, по всем вида́м…

— С левого?

Невозмутимость Степки лишила последней сдержанности. Зызы вскочил на ноги, отбросил в сторону стул и крикнул во всю силу легких:

— Бандит! Слыхал? Ты Юда-христопродавец, а не сын мне! Я отрекся от тебя перед богом и добрыми людьми! Ты мне еще свои уставы ставить? Мне? А?

Мгновенно пересохшее горло стянуло тугой связкой, голос прорывался наружу хриплый, потерявший свою внушительность. Зызы рвал пальцами воротник рубашки, топая ногами, и чувствовал, что еще немного — и грудь разорвется на части. Степка, отложив в сторону ложку, глядел на него — прямой, твердый и невозмутимый по-прежнему.

— Ты кончил?

И не дав Зызы выговорить слова, Степка твердо поставил на стол кулак.

— Мне на твое отреченье плюнуть и растереть. Я от тебя раньше отрекся, да и то не хвалюсь. А я приехал к тебе не для свиданья. Сейчас же собирайся со мной. Ты арестован.

Анна Ивановна видела, как Иван присел, качнулся на сторону, потом дико взвыл и подпрыгнул. Она не слышала спутавшихся голосов. От взмаха чьей-то руки лампа мигнула и погасла. И тьма была страшна. Анна Ивановна вскрикнула и повалилась на пол.

Но для Зызы исчезновение света послужило поддержкой. Он мгновенно оценил положение: Степка — с оружием, сопротивление немыслимо, придется сдаваться. Но есть еще один выход! Он бросился к двери, выбежал на улицу и, не справляясь с дрожью рук, начал отвязывать повод лошади. Ремень был каляный, пальцы скользили по нем, и узел был завязан вмертвую. Тогда он отшиб повод ногой, ударил лошадь кулаком по лбу и вскочил в санки.

Степка, тыкаясь в потемках в поисках шапки, опоздал на одну минуту. Когда он выбежал из сеней, перед домом было пусто. Он бросился за угол. И в жидком синем свете увидел санки, удаляющиеся степной зверевской дорогой. До крови закусив губу, Степка бросился вслед, на ходу вытащил из кобуры маузер. «Ну, папаша, держись!» И, понимая, что расстояние между ним и санками увеличивается с каждой секундой, он на бегу сделал один выстрел. Потом круто остановился, присел на колено и начал палить с руки, боясь только одного, что не успеет ранить лошадь и цель растает в синей мгле. Когда щелкнула пустая обойма, он глянул вперед: санки не удалялись. А сзади взмывали голоса, кто-то звонко кричал «караул», бесились собаки.

К санкам Степка подошел вместе с Митькой, прибежавшим на выстрелы. То, что они увидели, запомнилось надолго: санки были опрокинуты набок, лошадь хрипела в упряге и, лежа на боку, била одной ногой об оглобли; человек, вывалившись из санок, лежал на вожжах. Он еще дышал. В горле у него хрипело, и изо рта на снег выбегала темная влага. Степка коротко глянул на все и повернулся, бросив ошеломленному Митьке:

— Займись всем этим… Голова кружится…

Около дома он столкнулся с Пашкой Илюнцевым. Тот виновато хлопнул о полы руками и со вздохом сказал:

— Кто нужен, того уж нет. Сбежали еще третьего дня. Вот дело-то какое, Степан Иваныч.

И удивленно замер от деревянного звучания недавно еще живого, текучего голоса Степки:

— Ладно. Заложи лошадь. Едем в Бреховку.

Больше в свою избу Степка не вошел. Он попросил вынести ему тулуп, винтовку и портфель. Когда вышла к нему мать, он обнял ее одной рукой и трудно выговорил:

— Так, значит, надо… Я приеду… Не плачь. Управляйся тут с этим… Я не могу.

И, предоставив себя ей на короткую минуту, достаточную для того, чтобы успела обнять его, намочить ему щеки жидкими слезами, погладить дрожащими пальцами по голове, Степан передал мать стоявшим бабам и сел в розвальни.

Собрание бедноты завершало необычность дня.

Убийство отца сыном, да еще безнаказанное, степь видела впервые. Нераскаянность убийцы отнимала у людей право