Пассажиры империала - Луи Арагон

Он выключил газ. Две лампочки, горевшие в люстре, украшенной бронзовыми зеленоватыми орхидеями, сразу уныло потускнели и померкли. Третья, испорченная лампочка, как будто была погружена в размышления.

— Интересно, — сказала госпожа Тавернье, — что он, собственно, представляет собой, этот мосье Пьер?..

В сущности, Дора говорила сама с собой. Задав этот вопрос, она поставила ботинки возле кровати и застыла в склонённой позе; белая рубашка выбилась из панталон с оборочками у колен и топорщилась сзади горбом, на который Жюль машинально устремил взгляд. Она повторила: «Интересно…» Жюль снял с себя жилет, расстегнул сорочку в голубую и белую полоску; под сорочкой оказалась тонкая вязанная фуфайка бежевого цвета. И вдруг его взорвало.

— Опять ты со своим Пьером лезешь! Мне этот господин начинает надоедать. Ишь как тебя разбирает! Только и разговоров, что про него.

Дора Тавернье, на редкость безобразная в полуголом виде, напоминала весьма удобные в хозяйстве мешки, куда суют всякую рухлядь; казалось, стоило её набить поплотнее, и тогда расправятся все её обвислые складки, и она превратится в тугой тюк. Вздрогнув от холода, она вытащила из-под подушки смятую ночную сорочку из тонкого полотна.

— Люблю, когда ты ревнуешь, — сказала она. — Тебе полезно для цвета лица.

Пока она укладывалась в постель, укутывалась одеялом, Жюль всё ворчал. Ревнует! Разумеется, он и не думает ревновать, да ещё к какому-то старому хрычу в потрёпанном сюртуке. А всё-таки неприятно, что мадам каждый вечер, как по расписанию, когда ставит ботинки у кровати, начинает восхвалять этого завсегдатая своего кабака, его повадки и разговоры. И что она видит в нём любопытного? Голодранец! Он бы и рад позабавиться с хорошенькими девочками, да кишка тонка — денег нет. С этакими гостями не разживёшься, живо прогорит заведение.

— Так что уж помалкивай лучше, не суйся с этим папашей Колитом, — закончил он зычным басом.

— Что? Что? Папаша Колит? — Дора задохнулась от негодования. Хотя, по правде сказать, прозвище немножко подходит. А всё-таки клиент уж очень обходительный!

— Ты что разоряешься, Жюль? Не хочешь, чтоб со мной обращались вежливо? Тебе, видно, больше нравится, когда со мной нахальничают, как тот мерзавец… Помнишь? Мне ведь тогда пришлось за тобой посылать…

— Ладно, ладно! — завершил Жюль разговор. — Я, знаешь, твоего хахаля вот куда пошлю!.. — И для полной точности пояснил свои слова жестом. Потом сбросил помочи и снял брюки. Госпожа Тавернье, устраиваясь поудобнее на подушках, подумала немножко и сказала:

— Всё равно, милый мой, ты настоящая сволочь и ужасный грубиян.

Жюль почти уже заснул, когда Дора повернулась под одеялом к нему лицом. Она, вероятно, продолжала думать вслух, как будто вела разговор с Жюлем:

— А всё-таки, что ни говори, но в нём есть что-то особенное, от всех он отличается. И он несчастлив, — я уж это сразу угадала. Да он вроде как и сам признался. И вот сегодня вечером я ему и говорю… мы с ним потолковали нынче как всегда… Я ему и говорю: «Мосье Пьер…»

— Ну вот, снова здорово! Опять двадцать пять! — буркнул Жюль и уткнулся носом в подушку. Но Дора, игнорируя насмешку, продолжала:

— Я ему и говорю: «Мосье Пьер… мосье Пьер, вы никогда не думали, что вам надо жениться. Может, вы тогда были бы счастливее…» Перестань, Жюль, что ты всё бурчишь. Ты думаешь, если женщина содержит публичный дом, так у неё никаких чувств нет. Ошибаешься: «Может, говорю, вы были бы тогда счастливее, мосье Пьер. Подумайте только: будет у вас жёнушка, дом, семья…»

— Ну, а он что ответил?

— Ага, заело! Вот именно, — что он ответил? Ничего он не ответил, только захохотал. Прямо весь корчился от смеха. А ты почему хохочешь, скажи, пожалуйста?

— Что же я не имею права и посмеяться?

— Глупый ты человек. Сам не знаешь, над чем смеёшься. А мосье Пьер знал, почему он смеётся. И уж до того смеялся, до того смеялся — даже слёзы у него на глазах выступили. И только одно твердит: «Ну и отмочили, мадам Тавернье, ну и отмочили!» По-моему, даже странно немного. А по-твоему? Он ведь такой приличный человек, воспитанный. Я иной раз позволю себе скоромную шуточку, он сейчас же меня остановит, и мне даже неловко делается. А тут хохочет, заливается, прямо заливается… Ты спишь, Жюль? Если спишь, так прямо и скажи… Я не стану зря слова тратить, тебя развлекать.

На следующий день Дора предложила господину Пьеру рюмочку абсента. Он отказался.

— Ну чего ж вы? Брезгаете моим угощеньем? — укоризненно сказала она. Однако она ошиблась.

— Что поделаешь, мадам Тавернье, — со вздохом ответил господин Пьер. — Другие к старости любят выпить. И я их вполне понимаю, но мне печень не даёт. Так кое-что позволяешь себе понемножку, — сколько моё бренное тело допускает. Как обветшалый замок, разрушается мой организм, разваливается по частям.

— Как вы сказали?

— А ведь я знаю людей моих лет, которые до сих пор ещё ездят на велосипеде. Да, каждое воскресенье. По будням только мечтают об этом. Мне и думать нечего, у меня расширение вен. Да, мадам Тавернье, к сожалению, должен вас огорчить… Показывать вам свои икры мне конечно, не надо, — верно? Венозные узлы. Может, это тоже от печени… А возможно, оттого что при моей профессии мне часами приходилось стоять на ногах…

Госпожа Тавернье размышляла: кому же приходится часами стоять на ногах? Адвокатам? Кто знает, как это у них там делается, у адвокатов. Да в конце концов господин Пьер, может, вовсе и не адвокат. А он продолжал:

— Кроме того, у меня грыжа. Да, левосторонняя паховая грыжа, и мне приходится носить бандаж. Он, конечно, не очень мешает. Привыкаешь. Но всегда надо быть начеку, а не станешь следить за собой — может произойти ущемление. У меня один знакомый умер из-за ущемления. Никогда не забуду, какой запах стоял у него в спальне…

Из двери во внутреннее помещение вышел Жюль Тавернье, в котелке и в парадной тройке. Дора, увлечённая разговором, нагибалась над столиком и, протянув руки по мраморной доске, поигрывала пальцами. Увидев Жюля, она бессознательно отодвинулась от господина Пьера.

Жюль, как будто и не замечая клиента, подошёл к хозяйке. Барышни смотрели на него с удивлением: сцена была необычайная. Жюль с важностью объявил:

— Ухожу сейчас. Буду в «Бар-и-Тоне» с мосье Мореро.

Жюлю совсем не свойственно было предупреждать Дору Тавернье о своих отлучках и свиданиях. Правда, Мореро был хозяином «Глициний» и заведения на улице Папийон. Особа значительная. Лестное знакомство для простого кабатчика и вышибалы.

— Придёшь к обеду? — спросила госпожа Тавернье. — Для тебя бараньи отбивные готовлю сегодня…

Жюль ответил уклончиво.