Зови меня Яга - Ольга Шильцова

подняла лицо к небу. Беспричинное ликование переполняло все мое существо, требовало выхода, и я чуть не обратилась к Богу со словами благодарности, но в этот момент когти Шмеля вонзились в моё колено. Мокрый серый мордоворот тёрся и бодался о мои ноги, внятно промурлыкав:

– Ну, наконец-то, хозяйка!

– Что ты сказал? – опешила я, но кот молча ласкался, подставляя широкие щеки и шейку – почеши, мол.

Дождь превратил все вокруг в серую пелену. Надышавшись вволю свежим воздухом, я вернулась в избу. Постояла тихонько, пока глаза не привыкли к полумраку, а затем склонилась над Птицеловом. Он спал пугающе крепко, но будить его было жалко. Внезапная догадка пронзила мой разум, и я торопливо приложила руку к его лбу – нет ли жара. Птицелов открыл глаза. Видно, ему снился хороший сон, глядел он так ласково, что сердце ёкнуло. Мгновение – и серые глаза снова стали такими, как я привыкла, серьёзными не в меру. Птицелов сел, подобрался и спросил небрежно:

– Как ты?

Он был единственным, кто мог прояснить ситуацию, и я ответила честно:

– Чувствую себя странно. Живой. Полной сил. Хотя последнее, что помню – как чуть не померла от хвори.

– Ты просто выбилась из сил. Потом отлежалась, и стало лучше, – сухо сообщил Птицелов.

– Врёшь! – с изумлением воскликнула я и замахала руками: – Не в упрёк, просто точно знаю, что ложь. Ёжки-кочерёжки! Скажи ещё что-нибудь!

Мужчина поджал губы и замолчал. Не в силах сидеть спокойно, я встала и заметалась туда-сюда. Странная энергия бурлила внутри, требуя выхода. Птицелов тоже поднялся и собрал растрепавшиеся волосы в хвост.

– Значит, спас мне жизнь? – прямо спросила я, пристально глядя в глаза мужчины. Он вдруг шагнул навстречу и протянул руку к щеке, словно хотел прикоснуться. Какое-то время изумленно смотрел на меня, а затем отвёл взгляд и уклончиво ответил:

– Ты ничего мне не должна. Я сделал это ради себя.

– Сделал что? – насторожилась я. В ответ прозвучала не ложь, но и не вся правда:

– Ухаживал за тобой и твоей скотиной несколько дней.

Вспомнилось, как я велела ему убираться прочь и не подходить близко.

– Но почему сам не заболел? Недуг часто передается от человека к человеку. Инфлуенца – так точно!

– У тебя была другая хворь, – пожал плечами Птицелов. – В народе эту беду зовут мышиной лихоманкой – давно заметили, что люди болеют, когда полевок слишком много.

Я не слышала ни о чём подобном ни в том мире, ни в этом. Теперь буду знать.

– Отдохни, – посоветовал Птицелов, наклоняясь к печке. Дом остывал медленно, но ощутимо, да и горячую пищу без огня не приготовишь. Я все это понимала, однако не привыкла, чтобы в избе хозяйничал кто-то кроме меня. И как теперь общаться с гостем, который ведёт себя словно хозяин? Меньше всего я хотела обидеть его неблагодарностью, но и жить вместе было бы странно. Птицелов оглянулся и посмотрел на меня, нахмурившись, словно мог читать мысли. Я почувствовала, что краснею от смущения, и в тот же миг вспыхнула в очаге береста – видно, добрался до неё из-под золы тлеющий уголёк. Птицелов что-то пробормотал удивлённо, кинул в топку пару поленьев и спросил прямо:

– Что?

– Помыться бы, – ляпнула я первое, что пришло в голову, и мужчина неожиданно улыбнулся:

– Смердишь хуже козла, что правда то правда.

Мой смех напугал трехцветную кошечку, запрыгнувшую было на лавку, и она метнулась куда-то в угол. Птицелов кивнул, давая понять, что исполнит просьбу, и вышел во двор. Я слушала мерный стук топора, откинувшись на подушки с кружкой горячей воды в руках, и размышляла. Почему этот мужчина решил обо мне заботиться? Ни единого знака внимания иного рода с его стороны – тогда зачем? Была бы любовь – и каждый жест воспринимался бы иначе, но сейчас я чувствовала лишь неловкость и невнятные подозрения.

Сама не заметила, как задремала с пустой кружкой в руках. Кошка лежала на мне меховым воротником – тоже пригрелась, негодница. Мне снилось, что я снова летаю птицей, а деревья и редкие крошечные домики поселений проносятся подо мной и исчезают вдали. Кто-то потряс меня за плечо, и я лениво потянулась, прежде чем открыть глаза. В избе вкусно пахло едой, в животе заурчало.

– Вода нагрелась, – сообщил Птицелов. – Я бы погодил с баней день-другой, но тебе виднее. Сама дойдёшь?

– И помоюсь сама, – на всякий случай уточнила я и прищурилась. – Почему ты так странно смотришь? Что-то на лице?

Пробежалась руками по коже в поисках язв, рубцов или рогов на лбу – кто его знает, какие последствия бывают у мышиной лихорадки! Птицелов раздражённо цокнул языком и отошел в бабский угол у печки – колдовать с варевом, томившимся в очаге.

– Я быстро, – пробормотала я, перебирая одежду в сундуке. Не терпелось смыть смрад болезни и старого пота. Ещё хотелось посмотреться в зеркало, но никакой отражающей поверхности у меня попросту не было. Может, и к лучшему – зачем лишний раз расстраиваться.

В бане было жарко, но не слишком. Бочка полна холодной воды, большой глиняный горшок кипел на печи. Березовые веники, развешанные по стенам, издавали знакомый, успокаивающий запах, но что-то ещё витало во влажном горячем воздухе, щекоча ноздри. Небольшой горшочек стоял на лавке – это от него душисто пахло лепестками роз. Византийское мыло! Соблазн был слишком велик, чтобы размышлять, за что мне такое счастье. Из бани я вышла чистая, красная и абсолютно счастливая.

У меня были лапти с подковыркой – кожаной подошвой. Я сунула в них ноги босыми, покосилась с сожалением на грязный, раскисший от дождей двор, но ступить на землю не успела. Сотни маленьких птиц налетели откуда ни возьмись, захлопали крыльями, закружились темным вихрем в воздухе. Каждая несла в клюве веточку, листочек, кусочек сухого мха – несла, а затем выпускала у самой земли. Передо мной на глазах росла сухая дорожка к избе. Мне стало жутко и весело разом, когда я решилась ступить на устланную птицами тропу. Хлопанье крыльев не смолкало, и, обернувшись у самого дома, я увидела, что тропинка исчезает так же стремительно, как появилась. Птицы скрылись в лесу, унося веточки с собой.

Я толкнула дверь в избу и увидела на лице Птицелова совершенно мальчишескую озорную улыбку. Как тут не улыбнуться в ответ! Так я и стояла, растерянная и ошеломленная, не в силах отвести от него взгляд, но потом Птицелов произнёс:

– С лёгким паром, Дарья. Красивое имя. Нездешнее, но красивое.

Меня точно холодной водой окатило.

– Зови меня Яга, – прозвучало хрипло, пришлось откашляться. – И никак иначе, если только я здесь хозяйка.

– Кто ж ещё, – устало вздохнул мужчина, отводя глаза в сторону, и я вдруг почувствовала себя склочной, неблагодарной бабищей. Неловко попыталась сменить тему:

– Что так вкусно пахнет в котле?

– Никто не трогал твою скотину, если ты об этом. Похлебка из зайчатины.

Хотела было спросить – откуда дичь, но вовремя вспомнила с кем имею дело и захлопнула рот. Птицелов поставил горшок с варевом посреди стола, отодвинул меня в сторону и молча вышел. Прикусить бы себе язык, да поздно.

Глава 18

Бульон был горячий, наваристый, золотистого цвета – должно быть, в него вовремя кинули целую луковку. Разобранное на волокна темноватое мясо зайца отдавало дичью, но, вопреки опасениям, жевалось без труда. Птицелов явно знал, что делал. Я покосилась на дверь. Мужчина не возвращался. Короткий осенний день потух, и я поставила на стол светец. Их у меня было несколько и все переносные. Длинная березовая лучина повисла над корытцем, в которое я налила немного воды. И пожара не будет, и свет отражается.

За окном становилось всё темнее, а Птицелов не возвращался. Кот проснулся и начал царапать когтями дверь – выпусти, мол. Если не встану, точно начнёт орать дурным голосом, пока своего не добьётся. Я открыла дверь в сени, затем на улицу, но Шмель не спешил выходить. На краткий миг захотелось придать ему ускорение ногой, но кот обернулся и уставился на меня зелёными глазищами.

– А ты чего стоишь? Иди давай, – прозвучало в моей голове, и я, пнув всё-таки