Зови меня Яга - Ольга Шильцова

Одна из девчонок помяла шапку в руках и тоненьким голосом спросила:

– А где дяденька Щука?

– Убила, – честно ответила я, и дети дружно заплакали – скорей не от горя, от страха. Только двое старших ребят понимающе переглянулись и опустили головы.

В бане заставила детей раздеться догола – для них не в новинку было мыться всем скопом. Какие это были тощие дети! Уродливо выступали ключицы и рёбра на контрасте со вздувшимися животами, у меня против воли заныло сердце. Я почти забыла, что такое голод, но у сельчан этот год выдался тяжёлым, а пока толстый сохнет – худой сдохнет.

– Говорят ты детей е-е-е-ешь! – зашелся вдруг в истерике мальчуган лет пяти. – Зачем мы сюда пришли-и-и!

– Молчи, глупый, – зашикали на него девчонки, заслонили собой. Я усмехнулась:

– Ем, не без этого, а как же! Только больно вы все костлявые. Откормить сперва придётся.

«На эту ораву уйдут все запасы мыльного корня», – досадливо подумала я, а вслух сказала:

– По одному подходите ко мне. Называйте имя и стойте смирно.

– Забава, – шагнула первой старшая из девочек. На руках она держала ребенка. – А как его зовут, никто не знает. Не говорит покуда.

– Его зовут Ждан, – прошептала я, завороженно разглядывая небольшое родимое пятно на груди у мальчика. Коричневая бабочка – я хорошо запомнила её, когда купала этого малыша вместе с Марьей.

– Он в собачьей будке прятался. Пёсика черного зарубили, а младенца не нашли, видно, тихо сидел со страху.

Я молчала. Мой трусливый Уголёк, как же так вышло, что ты не убежал?

– Тётенька, вы чего? – жалобно спросила Забава, и я поняла, что слишком долго сижу неподвижно, вперившись взглядом в одну точку.

– Зови меня Яга, – огрызнулась я, очнувшись. – Всем, кто хочет остаться, я обрею голову. Остальных не держу, Серому Волку тоже кушать хочется.

Дети снова дружно запричитали и заплакали, но старшие успокоили остальных – в знак траура это было допустимо. Волосы отрастут. Во всяком случае, никто не решил, что зимний лес лучше сумасшедшей бабы с бритвой в руках.

Я старалась запомнить их имена. Два брата, те, что были постарше прочих, походили друг на друга лицом и телосложением – широкие плечи и ноги колесом. Может, последствия рахита, а может, просто по наследству. Первуша и Богдан – сразу ясно, кто из них старший.

Плаксивого мелкого мальчишку звали Мяун – наверное, прозвище, а не имя. Так часто звали тех, кто поздно начал говорить. Две девчонки примерно того же возраста – Голуба и Дарёна. Вместе с маленьким Жданом – семеро.

«Хорошее число для сказки», – отрешенно подумала я, сжигая волосы в печи. Я обрила каждого ребенка – с порезами, больно и неумело. Не из бессмысленной жестокости, просто не знала другого надёжного способа избавиться от вшей. Теперь передо мной словно выстроились малолетние узники концлагеря – тощие и бритоголовые.

«Удружил ты мне, Щука, – мысленно попеняла я парню, чье тело уже окоченело на холоде без должного погребения. Потом спохватилась, добавила беззвучно: – Но знаешь, что? Можешь встать и сожрать мою печень, если я о них не позабочусь».

Глава 21

Одетые кое-как, раскрасневшиеся после жаркой бани, дети, казалось, были повсюду – хоть и не маленькая у меня изба, а от такого количества гостей я отвыкла. Полезла в закрома, достала сладкие рулетики, раздала всем. Пусть лучше маленький Ждан мусолит угощение, чем хнычет, раздражает, аж жуть. Пастилу я делала сама – из яблок, лесной малины и мёда. Дело нехитрое, если приспособиться. От сладкого дети оживились и зашептались, но мне было не до них.

– Забава! – рявкнула я. – Кашу состряпать сумеешь?

– Как не суметь, – опасливо ответила девчонка. – Было б из чего.

Я выдала ей проса и масла, жалея, что никто из моих коз нынче не даёт молока. Не было и свиного сала, на котором местные готовили кулеш. Мельком вспомнилось идеальное сочетание – пшённая каша и тыква. Вот чего попросить надо у Птицелова – тыквенные семена. Я б такие кареты вырастила на навозной куче, точно в ведьмы бы записали.

– Голуба, за ребёнком доглядывай. Если к печке полезет – сама тебя в ней испеку. И тихо сидите, кошек мне не пугайте, – застращала я всех, надела короткий тулуп, теплую шапку и вышла во двор. Холодный рассудок подсказывал – мне не прокормить эту ораву. Хуже того, у детей наблюдались признаки истощения. Им требовалась питательная еда, которую легко усвоить. Но козьего молока у меня не было – пока не было, окоты начнутся весной.

Подросшему молодняку исполнилось около семи-восьми месяцев – считай, взрослые козы. Любопытные и ласковые, они столпились вокруг меня, отталкивая и бодая друг друга – вдруг что-то вкусное хозяйка раздаёт. Я выбрала козленка, накинула на шею веревку, сложенную пополам, и этой петлёй вывела во двор. Он и не возражал, только взбрыкивал задними ногами, застоявшись в сарае.

Я знала, что нужно делать. Бледное лицо Щуки стояло перед глазами, вымораживало нутро. Нет у меня больше права жалеть скотину, руки человеческой кровью замараны. Зажав козленка ногами, я запрокинула ему голову к небу и острым ножом резанула по горлу. Короткий удивленный крик – и он засучил ножками, забился, а кровь потоком хлынула в подставленное корыто.

Всё закончилось быстро – и козлёнок стал просто теплой тушей в полтора пуда весом. Я оттерла руки снегом и приноровилась было поднять его веревкой на перекладину за задние ножки, как вдруг меня окликнули сзади. Детский голос, который уже готовился ломаться:

– Разделать могу, умею. На шкуре ни дырочки не будет.

Я мельком взглянула на старшего из ребят, в очередной раз поражаясь тому, как быстро могут взрослеть дети.

– Разделай, коли так. Ногу одну в избу, на суп. Остальное в кладовую спрятать.

Мне же нужна была кровь. Сытная наваристая шурпа будет готова лишь к утру, а оладьи – прямо сейчас. Всю ораву следовало накормить и спать уложить. Подумала так и хмыкнула про себя – эк заговорила. Вошла в избу, и дети порскнули по углам. Только Богдан – так вроде его зовут – метнулся навстречу и тоненьким голосом требовательно крикнул:

– Б-б-брат где?!

– При деле, – хмуро ответила я: – Исчезни, пока козлёночком не стал!

Забава, колдовавшая у печки, подскочила к мальчонке, усадила на лавку и шепнула что-то на ухо. Тот притих. Я замешала часть крови с яйцом и мукой, велела девчонке испечь оладьи. Остаток буду уваривать пополам с мёдом – получится не хуже гематогена, съедят, не поморщатся.

За стол сели, когда вернулся Первак. Дети ели сосредоточенно, даже маленький Ждан не баловался и не скандалил – знай, жевал кашу, размахивая надкушенным кровяным оладушком в левой руке. Я молча смотрела на них, но всё равно чуть не пропустила момент, когда они начали клевать носом прямо за столом.

– Всех спать уложу, хозяйка, не пер-р-реживай, – замурлыкал Шмель, сладко потягиваясь. Остальные кошки устроились поближе к печке, и избу наполнили звуки кошачьего тарахтения – самые уютные звуки на свете. Мне стало не по себе от такой слаженности, но следовало признать – дети стали зевать всё сильнее. Погибшие родители, сожженные дома, их собственная неопределенная судьба – все горести и тревоги отступали в объятиях сна. Я погасила светец и села перед тлеющим огнём в печи. Одно дело приютить сирот на ночь и накормить их, и совсем другое – решить, что с ними делать дальше. Люди, чай, не котята.

Единственное, что пришло мне на ум – отвести их к Василисе. Но где она, как добраться пешими, да не пропасть по дороге?

– Нельзя их на мороз, – авторитетно мявкнул кот, обвивая лапки куцым хвостом. Он терпеть не мог зиму, и я вполне разделяла его мнение. Далеко ли мы уйдём с маленьким Жданом на руках? А кормить эту ораву? Ноша все больше казалась непосильной, сердце заныло от тревоги.

Сон всё не шёл. Дождавшись, когда последние дрова прогорят, я накинула шубу и вышла во двор. Полная луна давала столько света, что и обычный человек видел бы всё