Зови меня Яга - Ольга Шильцова

– Ты предлагаешь выбрать, умереть от болезни или от голода зимой?

Мне вспомнились слова Птицелова: «выбор из двух не является выбором». Что-то стала слишком часто о нём думать, усмехнулась я про себя, а вслух ответила:

– Значит, перебирайте зерно вручную. Не обязательно в солёной воде. Покажи, как выглядят заражённые участки и пусть трудятся все – дети, женщины, мужчины.

Старик задумчиво кивал, когда я внезапно вспомнила:

– Но, если зерно уже было смолото в муку, обезвредить её не удастся. Муку нельзя давать даже скотине.

Мои слова снова вызвали бурю негодования, но мне было всё равно:

– Теперь уходите. Соль и котел останутся здесь. Зерно забирайте и расскажите всем о новой напасти.

Я сидела на крыльце, не обращая внимания на холод. Сытому да одетому он не страшен. Смежив веки, я словно наяву видела истощённых ребятишек, выпрашивающих у матери ещё ложку каши. Взрослые кричат и ругаются на них от отчаяния, а затем посылают мальчишек постарше расставить силки на зайцев.

Тяжелой тушей кот прыгнул ко мне на колени, боднул лбом в подбородок:

– Зачем грустишь, хозяйка-а-а? Завтра выпадет снег, потом ещё, и никто к нам не дойдёт. Это ведь хорошо, м-р-р?

– Пошёл прочь, бездельник! – беззлобно ругнулась я на Шмеля. – Много ты понимаешь!

Котяра спрыгнул, нарочито неторопливо потянулся, поскреб дерево когтями и пошёл через двор, высоко задрав хвост.

– Да уж побольше некоторых, – донеслось до меня напоследок.

Глава 20

Синоптиком кот оказался отменным – зима и правда выдалась снежная. Похожие друг на друга дни слились в бесконечную череду, но однажды я проснулась с ясным пониманием – ко мне кто-то придёт. С худом или с добром – я сказать не могла. Если у меня и есть дар, то точно какой-то куцый. Позаботившись о себе и о скотине, я накинула шубу и встала у ворот, не в силах заниматься обычными делами.

Не знаю, сколько простояла, но в конце концов они явились. Мои глаза всегда сильно слезились при взгляде на снег, но я видела их. Целая группа брела через поле – медленно, из последних сил. Маленькие люди тащили сани, опирались друг на друга, и моё сердце вдруг ёкнуло. Это были дети. Лишь впереди шел человек покрупнее. Я хотела броситься навстречу – слишком невыносимым было ожидание, но побоялась увязнуть. Беда пришла в мой дом из дома чужого подобно чуме.

– Щука? – я всмотрелась в лицо парня, не зная, можно ли верить своим глазам. Паренек, бывший в дружине Ивана отроком, раздался в плечах и заметно подрос, но детские черты ещё угадывались на сером измученном лице. Он молча кивнул. Дети смотрели на меня со всех сторон большими глазами и молчали. Только самые маленькие плакали.

– Позволь заберу, – я чуть ли не силой вырвала у него из рук младенца лет двух отроду. Паренек пошатнулся и схватился за столб у ворот.

– Ранили маленько, – пояснил он.

Мне столько нужно было у него спросить, но прежде следовало заняться раной. Я приметила девчушку постарше и двух пацанят, державшихся вместе – может быть, братьев.

– Ты, ты и ты. Всех веди к скотине погреться. Сами воды в баню таскайте, да печь топите. В избу ни шагу, пока сама не выйду.

Дети выглядели болезненно бледными и худыми. Грязные и голодные – никого не пущу в дом, пока не вымоются. Я боялась вшей и другой заразы как огня – слишком скудными были средства борьбы. Младшего ребятенка отнесла на кучу сена. Старшие присмотрят, если повезет. И бросилась к Щуке, так и стоявшему у ворот.

– Обопрись-ка, ну, иди, родной, иди, здоровенный какой вырос, посмотрите на него!

Путь до избы ещё никогда не казался таким длинным. «Парень просто устал смертельно, вот что», – думала я про себя. – «Не спал, наверное».

– Всех убили, Яга, – сказал он разборчиво, когда я остановилась перевести дыхание. – И родителей их, и воинов, и скотину. Избы пожгли.

Детей, должно быть, успели сховать или велели спрятаться в лесу – поди перелови в темноте. Да и не старались их искать, наверное – всё равно волки сожрут, или мороз прикончит.

– Вспомнил про тебя и повёл их сюда. Всех, кого удалось собрать.

– Молчи! Успеешь ещё рассказать, – одёрнула я его. Ступеньки крыльца остались позади и ласковое тепло натопленной избы окутало меня и раненного парня, вырываясь наружу облаком пара. Я стащила с него полушубок и уложила на лавку.

– Рана где? – настойчиво спросила я, похлопав Щуку по щекам. Тот молча прижал руку к боку и закрыл глаза.

– Глотни, – я поднесла ему к губам глиняную кружку.

– Вкусная клюква, прям как тогда, – очнулся парнишка, и у меня по щекам потекли горячие слёзы.

– Потерпи немного, – ответила я, стараясь не шмыгать носом. – Как тогда. Помню, что ты молодец.

Я разрезала и одежду, и грязную ткань, плотно обхватывающую живот, а потом долго отмачивала теплой водой, прежде чем приподнять повязку. В нос ударил мерзкий гнилостный запах, пришлось отвернуться, сдерживая рвотный позыв.

– Вылечишь такое, тетка Яга? – беспокойно прошептал Щука, и я уверенно сказала:

– Потрудиться придётся, но и не такое лечила. Ты славный паренёк. И впрямь воином вырос. Дети эти теперь всё равно что твои собственные, жизнью обязаны.

Слабая улыбка преобразила бледное осунувшееся лицо, а я с грустью подумала, что в этом мире люди слишком скупы на похвалу. В зияющей воспаленной ране виднелся багровый кишечник, но я снова сказала:

– Буду лечить, выпить отвар сможешь?

Не дожидаясь ответа, я стала перебирать свои травы, высушенные впрок. Семена болиголова были спрятаны далеко в глиняном горшочке с плотно замазанной крышечкой. Это растение, похожее на петрушку, здесь знали даже малые дети – матери учили не трогать и не пытаться делать из его стеблей дудочки.

Мне нужен был спирт, но его не было. Я растолкла семена в ступке, залила греческим вином и поставила греться на печь. Подумав, кинула туда корневище валерианы – перебить мышиный запах болиголова. Подсластила мёдом. Щука лежал в забытии, на лбу выступила испарина. Как он не свалился по дороге – одному Богу известно!

Снадобье уже остыло, но руки слишком сильно дрожали – так, что страшно разлить. Щука застонал, и сомнения исчезли.

– Выпей до дна, потом будешь отдыхать, – строго сказала я и поднесла кружку к губам парня. Тот глотал с трудом, но старательно. Оставалось только ждать. Сколько – я не знала.

– Я ног не чувствую, – беспокойно прошептал парень спустя время. Я спокойно кивнула и положила руку ему на лоб:

– Так и должно быть. Не бойся.

– Холодно как, – пожаловался Щука немного погодя. Я приподняла его и подложила подушку под спину.

– Ноги тебе попарить надо. Сейчас.

Я сама усадила паренька и опустила его стопы в ушат с теплой водой. Острым ножом отворила вены в области пятки, обтёрла руки тряпицей и села рядом. Я молилась только об одном – чтобы паренек потерял сознание, прежде чем действие яда распространится.

– Мама, – пробормотал Щука неразборчиво, уронил голову и перестал дышать. Я приложила пальцы к жилке на шее, пытаясь прощупать пульс, но измученный организм долго сопротивляться не смог. Рядом со мной остывало тело, переставшее быть человеком. А во дворе слышался плач детей и беспокойные крики растревоженной скотины.

Откуда только силы взялись! Выплеснула ушат полный крови и вернулась в избу. Замотала Щуку в одеяло и этот кокон поволокла прямо по полу на улицу. Полежит на морозе без погребения, только от зверья защитить надо. Снова метнулась в дом. Вещи покойного мужа лежали в сундуке, а среди них – бритва. Пламя свечи отразилось от металла, и я мысленно помолилась, чтобы лезвие по-прежнему было острым.

Над баней весело кружился, поднимаясь вверх, дымок. Я несколько раз вдохнула ароматный холодный воздух. Мысленно попрощалась с погибшим и вернулась к делам насущным – зашагала на скотный двор. Дети сбились в кучку на сене – только глазенки сверкали в полумраке хлева. Долго рассматривать их не стала, скомандовала без предисловий: