Круг, петля, спираль - Анна Баснер

разместились в господских покоях на втором этаже, куда вела певучая чугунная лестница. Подвалы были по-петербургски опрометчиво (учитывая близость к воде) приспособлены под склады, а просторный зал на первом этаже использовался под книжные презентации и писательские попойки. Здесь же, в бывшей биллиардной, устроили студию: затянули стены поролоном, установили аппаратуру.

С фасада на посетителей издательства исподлобья глядела шелудивая львиная маска. Тася дернула тяжелую дверь. Куда идти? Наверх, в кабинеты? Или в студию? Но там же процесс… А тут она. Заявится бесцеремонно.

От сомнений ее избавила Нелли. С легким топотком, сыгравшим по ступенькам мелодичную гамму, сбежала по лестнице. Ей под семьдесят, а скачет как серна. Пущее сходство с горной парнокопытной придавала надетая на белую рубашку меховая жилетка, даром что ярко-лимонного оттенка. С расклешенными джинсами и желтыми же узконосыми лодочками. Нелли всегда одевалась оригинально, и чем старше становилась, тем экстравагантнее выбирала наряды. Она по-девчачьи прыснула, увидев на Тасе знакомую блузку. Болтая чепуху, увлекла на кухню – прокуренную, беспредельно задрызганную, заставленную чашками с опивками чая и кофе.

Мумочка уже сидел там, на низком угловом диванчике, кое-как выпрямив длинные нескладные ноги. И снова Тася поразилась, насколько киногенично он постарел. Умные глубокие морщины. Седой завиток на лбу. Резко очерченные скулы, щеки вообще не обрюзгли. Ну право же, Шарль Азнавур какой-то. Возмутительно! Себя же она вмиг ощутила неухоженной, толстой, безвкусно одетой. Аляповатая коралловая блузка опасно натянулась, напрягая пуговицы на груди.

При виде Таси и Нелли Мумочка рывком поднялся и замер. Застыла и Тася. Зашумел, разогреваясь, электрический чайник. Так и стояли – две безмолвные восковые фигуры – друг напротив друга.

Нелли словно не замечала вопиющей неловкости встречи. Со словами «Вот, Эммануил нам сегодня записывал Дафну Уилсон, известного тебе, Тася, автора…» громыхнула дверью холодильника, извлекла пластиковую коробку с шоколадными развалинами – именинными, судя по полосатому бело-голубому огарку, торчавшему из заветренных сливок. Наскоро ополоснула три кружки, бросила в каждую по чайному пакетику. Разлила кипяток.

– Ну, садитесь уже, – велела, расставляя надколотые блюдца. – Не стесняйтесь. Все же свои.

Мумочка послушно опустился на диван. Завибрировал мобильный. Нелли поднесла трубку к уху. «Как три тысячи тираж? Почему? Погоди-погоди, сейчас поднимусь», – пробормотала она, брякнула на стол чайные ложки и, извинившись взглядом, выскользнула из кухни. Тася присела на стул, неудачно зацепившись курткой за столешницу. В кармане что-то тихонечко треснуло.

– Господи! Яйцо! – ахнула Тася и прянула к раковине.

Мумочка уставился непонимающе. Но когда Тася вывернула в мойку осклизлый карман, откуда потек желток вместе с раздавленной скорлупой, кинулся на помощь. Бестолково заметался по кухне, подцепил рулон бумажных полотенец. Тася, причитая, счищала скользкое крошево, потом бросила это дело и залилась смехом. Безнадежно! Безнадежно испорчена! Расхохотался и Мумочка.

– Таська, ты всегда так заразительно смеялась, – сказал он наконец, отдышавшись. – Что, по-прежнему собак подкармливаешь?

Тася весело замотала головой:

– Взяла по старой памяти.

И разговор пошел. Беседовали – словно нашаривали палкой в лесу знакомые заросшие тропинки. Да, славные были дворняжки. И прогулки. И каштаны. Испачканная куртка, мокрым, вывороченным карманом наружу, висела на спинке стула.

– А как ты диктором сюда попал? – Тася распиливала ложкой шоколадный бисквит.

Мумочка внимательно посмотрел в чашку:

– Столкнулся с Нелли на кладбище, у Сергея Николаевича. Прими мои сильно запоздалые соболезнования, кстати… Я не пришел на похороны, хотя собирался. Я хорошо к нему относился, знаешь. Но не был уверен, как вы отреагируете. Не хотел причинить лишнюю боль или неудобства.

Тася отложила ложку:

– А когда пришел?

– Да я каждый год заглядывал, – пожал плечами Мумочка. – У меня мама тоже на Сестрорецком лежит. Ну, я сперва к ней, а потом мимо Сергея Николаевича. Кивну ему как старому знакомому и иду дальше. А однажды, это примерно пару лет назад было, смотрю – Нелли там на корточках ползает. Памятник тряпкой полирует. Разговорились. Она спросила, как мои творческие успехи. Великого драматурга из меня, увы, не получилось. Мои физические данные режиссерам нравились больше пьес, особенно голос. Потом вообще стал актером озвучивания. Так всего и не расскажешь… Короче, мы довольно сдержанно пообщались, но обменялись контактами. А через месяц она мне написала, предложила поработать.

– Слушай, я, наверное, должна тебе сказать… – начала было Тася, однако закончить не успела.

В кухню вторглись: Оля, могучая, как героиня скандинавского эпоса, зычноголосая заместительница Нелли, и субтильная пиарщица Катя, обладательница бесподобной шелковистой, на зависть всем, рыжей шевелюры. Оля дотянулась бордовым ногтем указательного до кнопки чайника. Тот, еще горячий, сразу заболботал.

– Простите, я тут на секундочку, – обмахнув Тасю рыжим шелком волос, Катя схватила со стола зажигалку.

Мумочка с Тасей переглянулись.

– Пойдем-ка наверх, на воздух, – предложила Тася, набрасывая на плечи куртку. – Ты в пальто? Где оставил? – оглядела его толстый свитер грубой вязки, фактурной, точно кольчуга.

– Не замерзну, – ответил он твердо.

На втором этаже, напротив издательских кабинетов, был выход на видовую террасу, обнесенную проржавевшей узорчатой оградой. От обильных сезонных осадков, за пару дней выполнявших месячные нормы, защищал провисший навес на куриных ногах. Внизу гудела магистраль. За свинцовой полосой воды – судоходной протокой – раскинулся, багровея облетающим парком, Елагин остров. Октябрь перевалил за половину. Уставшее предзакатное солнце, зябко кутаясь в облака, медленно опускалось к горизонту.

– Я понимаю, что ты хотела сказать, – произнес Мумочка, когда они встали рядом с зелеными, белесыми от уличной пыли пластиковыми стульями. – Давай не будем. Может, и хорошо, что так вышло. Я все-таки был не лучшей партией, объективно говоря. Тот еще балбес.

Что тут скажешь? Тася совершенно потерялась в ситуации. Как будто одному из них обязательно надо было другого простить. Только, хоть убей, непонятно, кому именно. И кого. Тася наблюдала, как по воде скользит упитанная уточка. Нырк – и скрылась.

– А ты знал, что читаешь мои переводы?

– Конечно.

– Почему не взял у Нелли телефон? Не позвонил? – спросила Тася, а про себя подумала: «И Нелли хороша…»

Мумочка оперся спиной на ограждение. Смотрел на Тасю с грустной улыбкой и молчал. Тася все поняла.

– Ждал, пока я сама узнаю.

– Рано или поздно это должно было случиться.

– Мы еще увидимся? Я, правда, завтра уезжаю к дочке в Брайтон, – виновато сказала Тася.

– Обязательно увидимся. Как только вернешься.

Брайтон, городок на берегу Ла-Манша, в котором Санечка безвылазно сидела с две тысячи тринадцатого года, – типичный английский курорт. Серые запыленные улицы, несколько пабов, где подают горький стаут и неизменные рыбные палочки, утлая пристань с закрытыми на зиму каруселями, блошиный рыночек у церкви, ревматичное колесо обозрения. Единственная достопримечательность, куда Санечка потащила маму сразу после приезда, – экзотический, словно с жестянки из-под чая, Королевский павильон в индо-сарацинском стиле. Зефирные купола оттенка слоновой кости, ажурные восточные арки, тонкие минареты – шикарно, броско, в угоду экстравагантным вкусам заказчика, принца Уэльского. «Пикчуреск», – ехидно констатировала дочь, поплотнее запахиваясь от морских ветров в непромокаемую рыбацкую куртку, скрывавшую округлый шестимесячный животик.

Виновник ее положения Тасе был не знаком ни лично, ни заочно: об отце ребенка Санечка не распространялась. За год на чужбине она загрубела, опростилась, даже беременность ее не смягчила. И не скажешь с виду, что ученый, преподаватель: толстовка на полтора размера больше, чем нужно, мешковатые брюки. Вороные пряди накручивала на хитроумную гибкую резинку-бублик так, что на затылке стояла торчком кудлатая гулька. «Ты, надеюсь, когда лекции читаешь, по-другому одеваешься?» – не сдержалась Тася, на что дочка закатила зеленовато-голубые насмешливые Васины глаза и снисходительно ответила: «Мама, не занудствуй. Времена изменились. Завтра в кампусе сама все увидишь».

Университет изрядно отличался от ожиданий Таси, представлявшей себе нечто солидное, вроде Оксфорда или Кембриджа. Идеальные, травинка к травинке, лужайки – вот и все характерно британское. Никаких тебе хищноватых готических громад или чопорных викторианских фронтонов. Скопление современных белых и коричневых коробок с вертикальными прорезями окон. Самый старый корпус – из потемневшего красного кирпича. Внутри лаконичных сооружений, помимо разноразмерных классов, забитых техникой лабораторий и неуютной библиотеки с неживой аквариумной подсветкой, обнаружились многолюдные