Круг, петля, спираль - Анна Баснер

рекреационные зоны, обставленные разноцветными креслами и пуфами, кафешки (в меню одни несъедобные треугольные сэндвичи будто из мокрого картона) и особая гордость кампуса – тренажерный зал. И еще прачечная, господи! «Надо же! – изумлялась Тася. – Город в городе».

Повсюду сновали студенты. При беглом взгляде на их клетчатые рубашки, розовые челки, рваненькие джинсы и плотные лосины, натянутые со страшной силой на желейные бедра размера по меньшей мере XL, Тася поняла, что имела в виду дочь, говоря о новых временах. Вероятно, нет дела продвинутой молодежи до внешнего вида преподавателей.

Целью посещения кампуса, помимо скоротечной экскурсии, было знакомство с Еленой Константиновной, двадцать лет как отзывавшейся на томное, на выдохе, имя Хелен. Научная руководительница Санечки. «Мамуль, она потрясающая тетка. У меня сейчас все от нее зависит. Да если б не она, мне бы грант не дали», – тараторила Саня по пути к кабинету. Вообще, с момента встречи в лондонском Хитроу дочь говорила исключительно о своих штудиях. А о личной жизни – молчок.

За компьютером, обложившись раскрытыми учебниками, сидела отнюдь не томная, но жилистая и рукастая женщина в простой белой футболке, Тасина ровесница. В глазах – заводное какое-то, мальчишеское бесстрашие. Обменявшись приветствиями под водянистый кофе, набились в ее крохотный электрический автомобильчик, приносивший, по заверениям хозяйки, сплошную пользу экологии. Каждый раз, когда шустрая бесшумная машинка подпрыгивала на лежачих полицейских, Хелен фыркала, как ежиха, и довольно ухмылялась, радуясь набору скорости.

Доехали до Санечкиного обиталища, узкой трети сыроватого двухэтажного дома с клочком газона размером с коврик для ванной. Для гостей дочь открыла шардоне, себе плеснула яблочный сок. Настрогала созревший до рыжины чеддер, высыпала в миску пресные крекеры и засуетилась над плитой, пообещав сообразить за двадцать минут настоящую китайскую лапшу. Тася попыталась вмешаться – мол, посиди, не хлопочи, тебе надо отдыхать, – но Санечка сказала: ерунда, всего делов-то ингредиенты на сковородке смешать.

Хелен, щурясь, потягивала вино.

– Мою маму тоже звали Еленой, – сказала Тася, чтобы нарушить подзатянувшееся молчание.

Научница внезапно оживилась. В бокал ей попал солнечный зайчик и, блеснув, исчез.

– Как же, Елена Мартынюк. Знаю.

Ну и ну. Как это? Вряд ли Санечка рассказывала, она никогда судьбой родной бабушки особенно не интересовалась.

– А если не секрет, откуда?

– Диссертация, – сообщила Хелен со значением. – Моя тема – гражданские письма во власть как механизм обратной связи в авторитарных режимах. А ваша матушка подписала «Письмо трехсот». Против лысенковщины. Как, вы не в курсе?

Нет, Тася не знала. То есть только в общих чертах, по книжкам Дудинцева и Гранина.

Хелен с преподавательским азартом принялась рассказывать. Начиная с тридцатых годов в советской биологии владычествовал дремучий сатрап по фамилии Лысенко. Напористый агроном из народа, вдохновенный враль и невежда. Пользуясь безграничной поддержкой в верхах, соорудил причудливую идеологическую конструкцию – мичуринскую биологию, творческий дарвинизм. Якобы подлинно диалектико-материалистическое направление в биологической науке в пику западному идеалистическому вейсманизму-морганизму. Густопсовая ересь. Отрицание постулатов классической генетики, естественного отбора. Непрошибаемая вера в то, что новые виды можно получить методами воспитания – тот самый тезис о скачкообразном зарождении нового в недрах старого, который так нравился товарищу Сталину. Колоссальные растраты в тщетных попытках вывести по всему Союзу доселе невиданные сорта ветвистой пшеницы.

Инакомыслящих давили. На биологов, допускавших критику фантастических построений Лысенко, набрасывалась, заходясь визгливым лаем, свора его приспешников, таких же безграмотных шарлатанов, обвешанных орденами и научными титулами. Выжимали несогласных из университетов, травили, клеймили реакционистами и защитниками империализма. Славься, академик Лысенко!

Но законы природы не переиначишь, будь ты сто раз демагог. Ветвистая пшеница подло не всходила. Жирномолочные телята не воспитывались ни в какую. Не выводились, как ни странно, и новые породы кур путем переливания крови из одной птицы в другую. Многие ученые на свой страх и риск слали в высшие инстанции встревоженные письма, которые, впрочем, оставались без ответа. Требовались решительные действия, нечто экстраординарное. По инициативе сотрудника Ботанического института Лебедева был создан хорошо аргументированный изобличительный текст, собравший без малого триста подписей. Не только биологов – физиков, химиков, геологов. Беспрецедентное междисциплинарное усилие. И вот, как следовало из эмоциональной диатрибы Хелен, присутствовала в этом списке и Тасина мама.

– Конечно, одно лишь коллективное письмо не могло ничего изменить. Да и возможным оно стало только после смерти Сталина, – подытожила Хелен, и тонкие черты ее длинноносого костистого лица сердито заострились. – Но какой-то важный барьер был пробит. Лысенко сняли с поста в Академии сельскохозяйственных наук. Редколлегии журналов все чаще пропускали критические статьи. В конце пятидесятых кое-где даже исследования генетики возобновили аккуратненько…

– Вот, – вклинилась Санечка и водрузила на высокий барный стол глубокие тарелки с лапшой, обсыпанной кунжутом и колечками красного стручкового перца.

В этом жирном блюде всего было слишком: одновременно и солоно, и приторно, и остро. Чересчур остро. Особенно для беременных.

– Санечка, а тебе сейчас такое точно можно? – осторожно спросила Тася.

– Мне хочется, – надулась Санечка. – Вкуса во втором триместре почти не чувствую, так хоть не кажется, что жую поролон.

– Нет исследований, которые подтверждали бы вред острого для беременных. Доказательная медицина это отрицает, – заявила Хелен, наматывая красноватую лапшу на вилку. – Наоборот, капсаицин из чили-перца стимулирует работу сердца, прочищает сосуды.

Подумать только, какая осведомленная дама. Интересно, у самой-то дети есть? Тысячелетний женский опыт никто не отменял.

– Но ведь с его помощью даже роды вызывают! – возразила Тася.

Дочка с научницей переглянулись, словно Тася из непроходимого своего невежества нагородила вздор, вроде того, что кактусы, помещенные рядом с компьютером, поглощают радиацию.

– Глупости. Сказки бабок-повитух, – усмехнулась Саня. – Роды запускаются гормонами, а не едой. Хочешь, дам литературу? – Она указала на журнальный столик, где высилась стопка англоязычных книг о беременности.

Уязвленная Тася уткнулась в тарелку.

Она безуспешно остужала прохладным вином обожженный рот, думая, как бы справиться со своей порцией. Хелен невозмутимо попробовала лапшу и посмотрела на Санечку с отчетливым намерением что-то сказать, но дочь тут же вытянула руку вверх, пошарила по полочке и без лишних просьб передала научнице алую липкую бутылочку. Хелен удовлетворенно кивнула и, перед тем как полить лапшу соусом, сняла у Санечки с черной толстовки приставучую нитку, по-матерински нежно коснувшись ее тугого животика.

Тасе стало грустно.

– Мамуль, у Хелен к тебе есть просьба, – сказала Саня.

– Саша, ради бога, давай не будем маму напрягать, – затрясла Хелен седой челкой.

– Нет, маме будет совсем не трудно. Мамуль, ты же можешь взять с собой в Питер книгу?

Признаться честно, ужасно захотелось отказать. Но Санечка же говорила, от Хелен у нее многое зависит… И, подавив желчную ревность, Тася сказала:

– Возьму, конечно. Что за книга?

Хелен потянулась к стаканчику с зубочистками.

– Отцовская Библия. Красивая, иллюстрированная. Я в детстве картинки разглядывала перед сном. Когда переезжала сто лет назад, папа настоял, чтобы я взяла ее с собой. Считал, что она меня хранит. Я с ним говорила недавно, он у меня уже старый, хворенький. Попросил при случае привезти.

Тася подлила себе вина. Поди ж ты… Хворенький папа просит дочь вернуть дорогую сердцу Библию – ну неспроста ведь? Значит, чувствует: близится страшное. Веет гнилью, идет на него сырое потустороннее марево, ничего общего не имеющее с обыкновенными мирскими туманами и всепроникающей влажностью, от которой у Санечки в душевой неровными пятнами расползался по кафелю черный мохнатый грибок.

А она, эта Хелен, и не думает к нему ехать, ищет оказию. Как-то… не по-людски. Но ничего из своих размышлений Тася, разумеется, не высказала. Пробормотала: «Да, в чемодане полно места, мне не в тягость». Санечка радостно хлопнула в ладоши и в завершение вечера выковыряла из морозилки обледенелый контейнер с мороженым.

Означенную Библию, основательно запакованную, Санечка привезла на следующий день. Тася поддалась искушению и тайком вскрыла плотный оберточный пергамент. Взгляду предстал тяжеленный, килограмма на три, затрепанный том в черной коже с золотым тиснением. Православный крест с косой перекладиной. Тася бережно приподняла обложку. Пряный запах истлевающей бумаги. Надтреснутый корешок, обмусоленные уголки. «Библiа или Книги священнаго писанiя ветхаго и новаго завѣта. Санктпетербургѣ. Сѵнодальная типографiя». Тысяча девятьсот тринадцатый год.