Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

возрасте холост? Только пьянь или какой-нибудь маргинал. Ну или вдовец, тогда надо идти на кладбище и ловить вдовцов, ха-ха. Ну и что, что женат? Были бы любовниками, единомышленниками… Дети выросли, а жена… Жена не стена… Фу, какая гадость».

Лиза вспомнила визит мадам Корнеевской, и ее передернуло.

Нет и еще раз нет. Нравится не нравится – чушь. Больше она не вступит на эту тропинку. Слишком дорого дался выход.

И делали вид, что ничего не произошло, общались как обычно.

Сергей Иваныч, Елизавета Владимировна. Конкретно и исключительно по делу. И никаких намеков, ни-ни!

А впрочем – что было? Да ничего! День был хороший, и вечер теплый, полянка, лес, гитара, вино. Выпили, расслабились. Поцеловались. Тоже мне, история! А уж для них, мужиков, смешно говорить… Но это все, точка.

* * *

А так ничего плохого в жизни не было. Дом, работа.

Казалось бы, надо радоваться, но радоваться не получалось: беспокоила дочка. Лиза понимала, что Мария нещадно балует Анюту, а та нещадно же ею крутит и вертит. Но между ними были взаимопонимание и любовь, а у Лизы ничего этого не было – ни с дочкой, ни с матерью…

Обидно было до слез: разве она не любила дочь, не умирала с каждой ее болезнью, не страдала, когда у той были неприятности? Разве отказывала в помощи или поддержке? Не жалела ее, не утешала?

– Мама, у тебя портится характер! – в пылу ссоры кричала Анюта. – Ты становишься типичной старой девой и синим чулком. А все оттого, что у тебя нет мужчины – ни мужа, ни любовника! Ты добровольно отказалась от личной жизни. А ты ведь красавица, мам! Мне б такую фигуру, такие ноги и такие волосы!

Вот, получите и распишитесь. Старая дева. Синий чулок. А то, что она бьется, хватается за любые подработки, экономит на себе, на лишней паре чулок, на трусах, прости господи, на шампунях? А ее туалеты? Всему по сто лет, все немодное, старое, кофточки эти, юбки, туфли сто раз подбитые. Счастье, что на работе она в халате, все прикрыто. Зато у Анюты – новая куртка, у Марии – пальто. А так все нормально, мама – синий чулок.

«Личная жизнь, любовник! Дурочка! Для того, чтобы была личная жизнь, кроме желания и настроения нужны еще силы и время».

И еще человек должен нравиться – хотя бы нравиться! – не говоря уже о любви. Переборчивая стала или душа обезвожена? А может, просто страх? Так напугалась, что стала почти мужененавистницей?

Но факт оставался фактом: Лизе никто не нравился. Рассматривала мужчин в метро, в троллейбусе, в поликлинике. Да взять того же Главного, он был явно не против. На все наплевать, как это делают тысячи женщин, и… закрутить роман, освежить чувства, испытать наслаждение?..

Да ладно, это все ерунда – романы, влюбленности, мужики… Больше печалило, что отношения с дочерью заходят в тупик. А про Марию и говорить нечего: как были чужими, так и остались. Не умела Лиза прощать, а еще Надюше советовала. Самой бы курсы по психологии пройти.

Лиза знала: всю пенсию Мария отдает внучке. Иначе откуда эти бесконечные колготки с рисунком (пошлость несусветная), браслетики с разноцветными камешками, девичьи духи с кошкой на пузырьке – невыносимо сладкие и стойкие до отвращения, до тошноты? Эти лаки, блески для губ с золотыми и серебряными блестками, пахнущие то ли парикмахерской, то ли дешевыми леденцами. Заколки для волос, брошечки, бантики… В общем, девичья и явно дешевая ерунда.

«Ладно, бог с вами, – решила Лиза. – В конце концов, я не цербер и не надсмотрщица. Делайте что хотите, только меня не трогайте, у меня вопросы посерьезнее…»

Надо было накопить на отпуск, а это три человека. Билеты дорожают год от года, а путевки, на которые Лиза записана, вряд ли дадут: на них огромная очередь, и, конечно же, распределяется все сначала по своим, или по остро нуждающимся, – а уж дальше очередь доползет до обычных людей. Наивно ждать. Опять же, жилье. Питание – готовить на общей кухне неохота и противно, остаются кафешки, а это накладно. Да и по вечерам, на набережной – начнется мороженое, сладкая вата, кофе с пирожными… Так что копить и копить, откладывать и откладывать, отказывать себе во всем и… снова отказывать. А хорошо бы и с собой что-то свеженькое – сарафан или пару открытых платьев, новые босоножки и шлепки тоже не будут лишними, и новая летняя сумка, как хочется плетенную из соломки…

В общем, набегало на этот отпуск – считать страшно. Но на море Мария оживала и молодела: легкий загар освежал кожу, расправлялись морщины, горели глаза. Дочка море обожала и курортной жизнью не пренебрегала – аттракционы, бесконечные киношки, новые знакомства, зато потом и не хватала ОРЗ первые полгода, пролетала мимо. И как шел Анюте загар! Персиковый, с легкой бронзинкой, прятавшей ненавистные веснушки, и выгоревшие волосы, терявшие рыжесть, приобретали цвет золота.

Да и самой Лизе ни отпуск, ни море не вредили. Там, на море, отступала вечная усталость, оживали волосы, начинала дышать сухая измученная кожа.

– Ты как девочка, – говорила дочь. – Нет, мам, ну правда! Посмотри в зеркало! У меня даже на пляже спросили – эта девушка в синем купальнике твоя старшая сестра? Честно! Мам, не обижайся, но я тебя заложила и с гордостью сказала: это – моя мать! Но мне не поверили… – притворно вздыхала рыжая хитрюга.

– Спасибо, что с гордостью, – улыбалась Лиза, – это приятно.

И со вздохом добавила:

– Хорошо бы ты помнила, что гордиться мною можно не только за это.

– Ой, мам, – кривилась Анюта, – ну ты как всегда!

«Зануда я, Анька права. Чертова зануда, и что со мной стало?»

Скандалов на отдыхе не было, или почти не было, по сравнению с Москвой точно. Пару раз не отпустила на последний сеанс, пару раз на ночную дискотеку: «Или со мной – или никак!»

Дочь в слезы:

– Мам, ты совсем?

– А что? – делано удивлялась Лиза, подкрашивая перед зеркалом губы. – Стара, будешь стесняться? Ты же сама говорила, что меня принимают за твою старшую сестру! Вот и пойдем, посмотрим, что там и как.

Рыдающая Анюта идти отказывалась.

Мария осуждающе смотрела на Лизу и громко вздыхала.

Лиза раздражалась и уходила из дома. В конце концов, побыть с собой наедине и ей не помешает, в одной комнате тяжеловато. Лиза гуляла по тихим улочкам, заглядывала в окна. Сидела на лавочке, разглядывала прохожих, отбивалась от назойливых и нетрезвых кавалеров – то совсем юнцов, подогретых